Крысиная башня-2

— …Вот только если в лошади триста килограмм мяса, то в тебе, Юрист, восемьдесят килограмм говна. — сообщил ему Робеспьер, — А выпускать наружу говно никакого интереса…

— …и потому проваливай отсюда завтра! — закончил за него Растрелли, — А то, ей-богу, удушу ночью. Из-за таких как ты сволочей, за твою стеклокерамику и хлебопечку, мы тут и находимся!

— Я помогать буду!..

* * *

Когда Гузель вернулась в «гостиную», ей показалось, что все по-прежнему мирно спали.

БОМЖОВСКОЕ СЧАСТЬЕ

Утром, после каши и «чая» из листьев и побегов смородины, в который Гузель добавила для всех сахара из своего дорожного запаса, что было воспринято с ликованием, её проводили в дорогу. Явно от души пожелали успеха, удачи.

«— Ну а если вдруг там ничего не выгорит…» — шепнула ей напоследок Магерини, — «Возвращайтесь к нам… Меню у нас небогатое, но до весны мы продержимся. А дальше — кто знает!.».

Вместе с Гузелью в Оршанск вдруг напросился и Юрист, — совершенно неожиданно для неё; и ещё было неожиданностью, что из «бомжевского коллектива» его никто не удерживал, и ничего ей на эту тему не сказал. Прощание с Юристом было, как ей показалось, холодным. Или что-то произошло?..

* * *

Юрист напросился «её сопровождать», как выразился Робеспьер, «держась за стремя» — был в средние и более поздние кавалерийские времена такой способ передвижения пехоты.

Нельзя сказать, что Гузель такому сопровождению была рада — без него она передвигалась бы на Орлике быстрее; но Юрист попросился к ней в сопровождающие только «до первого населённого пункта»; а пока, одышливо дыша, рассказывал ей на ходу, как он жил до того, как прибился к «этим траченным молью умникам», и как собирается устраивать свою дальнейшую жизнь.

Он рассказал, «как ему повезло» — летом он вместе с женой был «эвакуирован» в одну из небольших сельхозкоммун, как поняла Гузель, едва ли намного больше чем их коммуна в Озерье. Как и все, он считал, что всё это временно; трудно сказать, на чём основывалось его (и других «эвакуированных») такое убеждение, но все считали, что это всё не больше чем на несколько летних месяцев. Получалось, что большинство воспринимало «эвакуацию» в лагеря как что-то вроде неприятной, но необходимой сельхоз-повинности на летнее время, что-то вроде поездок «на картошку» в прежнее, советское время. Сообразно такому подходу и экипировались; хотя организаторы призывали брать с собой и зимнее, тёплую одежду. Призывали, но особо на этом внимание не акцентировали; ибо задача основная была выгнать население из городов «на вольный выпас», и тут главное было «не спугнуть».

Работа была тяжёлой, непривычной; многие роптали; но потом стало ещё хуже — к деревне, в которой Юрист с соседями «бился за урожай», так же как и к дому Скотника, пришла война.

Зябко передёргивая плечами, Юрист поведал, как по их деревеньке раз за разом стала бить артиллерия; хотя никаких воинских формирований там тогда не было. Как метались люди, пытаясь найти укрытие. Как он оказался — один, без жены, — в соседском подвале. Как соседка, истошно голося, рванула в поле, где работали коммунары и коммунарки вместе с жителями деревни. Как, почему он, Юрист, в это время оказался в деревне, а не в поле вместе со всеми, он распространяться не стал…

А потом по деревне отыграло что-то крупнокалиберное и залповое, на подобии Града, Смерча или Урагана. Вот тогда ему и «повезло»: домик соседки просто сдуло в сторону близким взрывом; а уже попрощавшийся с жизнью Юрист оказался завален в соседкином подвале. Да так удачно, что оказался вполне себе доступ воздуха, и, по сути, наверно и возможность, потрудившись, выбраться из-под завала тоже была. Но и ужас был так велик, что Юрист забился в угол подвала и не подавал о себе признаков жизни целых два дня; хотя, кажется, слышал через вентиляцию людей. Да-да, точно слышал, — но признаков жизни не подавал… Что люди делали — пытались раскопать и спасти попавших в обстрел или откопать из-под развалин какие-нибудь материальные ценности, он не знает. Но через двое суток, когда дикий леденящий ужас, превративший его в существо без памяти и социальных инстинктов, понемногу улёгся, его уже никто не искал. А возможно и так его никто не искал. И он остался в подвале, один, да, один — наедине с соседкиными богатыми запасами.

Последующие два месяца он вспоминал как самое счастливое время за период с «когда начался весь этот бардак»: в каменном подвале запасов было достаточно на всю семью как минимум на год, — тётка была запасливая, а семья зажиточная. И этими запасами он и питался целых два месяца, не выбираясь из подвала и не подавая признаков жизни.

В подвале было, конечно, холодно, — но он нашёл стопку мешков из-под картошки и укрывался ими.

В подвале было темно, — но через несколько суток он научился не то что видеть в темноте, но различать предметы в том микроскопическом освещении, которое попадало, многократно отразившись от стенок, через вентиляционную трубу.

В подвале не было, конечно, туалета — но он приспособил под испражнения опустошённые трёхлитровые банки из-под консервации.