Открывать банки он приспособился найденным тут же, в подвале, наощупь, ржавым топориком.
Хуже всего было с жидкостью, — у соседки была целая шеренга банок с вкуснейшими компотами и вареньями; можно было пить рассол из банок с огурцами и помидорами, с капусты; было даже несколько банок с берёзовым соком, — они выручали больше всего, — но очень хотелось просто воды. «Просто воды» не было.
Ему казалось, что он прожил в подвале около полугода, — он пытался вести счёт времени по тусклому отблеску в вентиляционной трубе, появлявшемуся утром и пропадавшему вечером, но вскоре сбился. Пытался вести счёт по приёмам пищи или по дефекациям, — но и эти способы оказались ненадёжными; словом, когда наконец он оказался на поверхности, прошло всего два месяца, а не полгода, как он считал.
Чего он ждал и на что рассчитывал? Гузели он бойко сообщил, что «не мог самостоятельно выбраться», а через двое суток, когда шок и оглушение прошли, на его крики уже никто не отзывался… На самом деле он и не пытался звать на помощь. То есть он откладывал это со дня на день — в конце-то концов должны же начаться разборы завалов, вот тут-то его, конечно, и обнаружат; спасут, как Робинзона с необитаемого острова. Пока же… к чему торопить события? Тут было много покушать; и никто не заставлял заниматься отвратительной физической работой. В конце концов это главное — что было что покушать…
Так он жил, коротая время между сном и приёмами пищи, и воспоминаниями книг и фильмов. Он настолько развил в себе память на просмотренные когда-то фильмы, что любимые мог восстановить по памяти едва ли не покадрово. Да, было скучновато временами; но он говорил себе, что находится тут вынужденно, не по своей воле; и потому должен не роптать, а благодарить судьбу, что его завалило в таком богатом убежище, а не, скажем, в сарае с сельхозинвентарём!
И снаружи никаких звуков, кроме то дальнего, то ближнего погромыхивания взрывов, отчего временами содрогался подвал, не раздавалось… Вот, это и было ещё одной, если не главной, причиной не пытаться выбраться, — там, на поверхности, шла война, там было опасно! Не лучше ли пересидеть, пока его не найдут или пока фронт не сдвинется в какую-нибудь сторону?
Потом, когда по его расчётам, должен бы уже пройти и Новый Год, жажда чистой, не сладкой и не кислой воды, пересилила. Он начал понемногу, каждый день, расшатывать и растаскивать всё то, что привалило люк в подвал. Пригодился и топорик.
Иногда казалось, что он занимается бессмысленной работой и выбраться из подвала не удастся; и его начинало охватывать отчаяние, — через почти два-то месяца с того времени, как его завалило! Но он упорно продолжал трудиться, и понемногу завал стал подаваться. И вот настал тот день, когда он выбрался на поверхность…
Он рассчитывал увидеть повсюду снег, зиму — но вокруг была всего-то осень, с лужами, грязью, и моросящими дождями.
Деревни как таковой не было. Деревня кончилась после того, памятного, обстрела; либо после нескольких последующих, которые он пережил, уже находясь в подвале.
Людей тоже не было — люди или погибли, или ушли. Война, как он и ждал, сдвинулась от деревни в какую-то сторону.
Первое, что он сделал — это с наслаждением напился чистой, восхитительно пресной воды из ближайшей лужи!.. — и через полчаса свалился от сильнейших болей в животе. Он едва смог вновь уползти в ставший уже родным подвал… Резь была такая, что, казалось, он сейчас умрёт — но обошлось. Но сильнейшие боли и чудовищный понос совершенно обессилили его; и он вновь на несколько дней скрылся в своём убежище.
Наконец он вновь совершил вылазку.
Теперь он был умнее — обойдя всю деревню, он нашёл не заваленный колодец. Собственно, вода в том колодце отчего-то тоже пованивала и была мутной, но он кипятил её, и, остудив, пил. В том же колодезном ведре варил себе картошку из спасительного подвала. В разрушенном обстрелом бараке, где жили прежде коммунары, нашёл чью-то одежду и переоделся. Построил себе что-то вроде шалаша поблизости от «своего» подвала, и жил теперь в нём.
Всё это было совсем не так плохо, как можно было ожидать, особенно если учитывать два десятка свежих могил, которые он нашёл за деревней, в поле, со знакомыми именами-фамилиями на картонках, привязанных к колышкам. Его жены там, впрочем, не было. А вот имена всей семьи соседки, хозяйки подвала, включая и её саму, напротив, были…