Они свернули в какое-то ответвление; неподалеку кто-то закричал: «- Вот они, тут эти двое!»
Брат зарычал и побежал, пригибаясь, ещё быстрее; и вдруг замер, так, что Лёнька ткнулся ему носом в поясницу. Лёнька выглянул у него из-за плеча — они упёрлись в тупик.
Что теперь делать, Лёньке было непонятно. Непонятно было и где остальные, друзья-отрядовцы брата; где парни из Никоновки? Почему они с братом оказались вдруг тут и одни? Почему вой сирены и стрельба происходят теперь в стороне? Что теперь делать?..
Брат вдруг больно ухватил его за плечо, потащил на себя, потом в сторону; и Лёнька увидел опять, какое у него напряжённое лицо. А потом брат рванул его на себя, и спрятал за собой. И вскинул автомат…
Там, из-за поворота, откуда они только что попали в этот тупик, кто-то как будто бы показался, — и брат застрочил туда из автомата! Там, куда он стрелял, вскипела фонтанчиками земля в стене окопа; оттуда высунулся решётчатый ствол, из которого брызнуло огнём — мимо! Лёнька понял, что вот он — бой! Что в них с братом стреляют! — хотел тоже выстрелить из винтовки, но было неудобно, — брат придавил его собой к стене окопа. А впереди опять брызнуло коротко огнём, — и брат опять застрочил туда. А потом его автомат замолк, — и брат, отсоединив магазин, и бросив его под ноги, зашарил по разгрузке, — но в ней больше не было магазинов…
И тогда он что-то закричал… но ещё раньше из-за поворота кто-то выкрикнул «- В сторону, крыс!.». — и из-за поворота что-то вылетело, и упало им с братом прямо под ноги…
И брат вдавил его спиной в стену окопа, больно, — и что-то сильно ударило, толкнув его телом брата, и цепко-больно рванув левую руку, — и он упал… И брат упал на него. И выскочившая из-за поворота окопа фигура брызнула огнём, — тело брата, придавившее его к земле, коротко сотряслось.
«— Оба двести!» «- Быстро, в исходную!» — раздались сквозь звон в ушах непонятные слова, и фигура исчезла.
Звон в ушах вскоре прошёл; и Лёнька с трудом выбрался из-под ставшим неподвижно-тяжёлым тела брата, с трудом дыша клубящимся в окопе смрадным сизым дымом и постанывая от боли в левой руке. Взглянул на брата, — серое лицо, неподвижно смотрящие в стенку окопа остекленелые глаза; и, что самое страшное, — земля, рыжая земля со стенок окопа насыпавшаяся на лицо и в глаза, — и брат не моргал…
Это было страшно, это было страшнее всего! — то, что в глазах у брата лежала земля, а он не моргал! — и ещё то, что сейчас мог из-за этого поворота окопа выскочить тот… ну, тот самый! — и Лёнька, защищая себя и брата, выстрелил туда, в поворот окопа, из своей винтовки.
Совсем тихий щелчок-хлопок. Но это всё же был выстрел, это было оружие! — и он передёрнул затвор, выбросив жёлтенькую гильзу, — и затолкал на её место новый патрончик. Автомат брата валялся, без магазина, на полу окопа, возле ног брата, с расщеплённым прикладом — ясно было, что патронов в нём нет. Но у него ещё была его винтовка! — и важно было продержаться, защищая себя и брата, пока не подойдут отрядовцы, товарищи и друзья брата. И он раз за разом стрелял туда, в стенку окопа, защищая себя и брата; с ужасом понимая, как быстро кончаются маленькие жёлтые патрончики с серыми пульками; но не имея сил остановиться. Перезаряжал винтовку — и стрелял раз за разом; и ему казалось, что пока он стреляет — ни с ним, ни с его братом ничего плохого, — хуже того, что уже произошло, — уже случиться не может!
А вдали, у подножия пригорка, всё так же заунывно-надрывающе выла сирена, призывая на атаку и победу.
Сзади отрядовцев и хароновцев лежал в снегу один из «рабов»; и старательно, сцепив от напряжения зубы, крутил ручку ручной сирены, исторгавшей через раструб надрывный вой. Хотон ясно сказал ему: если сирена замолчит — расстреляю! Он и крутил…
Но сейчас и ему стало казаться, что вой «его» сирены странным эхом отдаётся в недалёком лесу с широкой, давно не езженной дорогой-просекой. Только «его» сирена с привизгом; а та — чаще, и с хрипотцой. Но… некогда прислушиваться; надо крутить!..
— Там бой, там бой идёт!! — кричал Женька, распахнув пассажирскую дверь кабины Слонопотама, и прислушиваясь.
Тяжёлая машина уверенно вгрызалась огромными рифлёными колёсами в снежную целину, оставляя за собой глубокую колею, в которой, сильно отстав, барахтался микроавтобус. Выл мотор; но стрельбу, сирену, и отдалённое редкое уханье разрывов слышно было прямо по курсу и здесь, в кабине.
Кажется… кажется, не то что не опоздали; но к самой раздаче… Через переговорную трубу из кунга неслись взволнованные выкрики, — там тоже всё слышали. Там вообще открыли люк в крыше, и по очереди высовывались наружу, глотая набегающий холодный лесной воздух и прислушиваясь к приближающейся канонаде.