Крысиная башня

— Я и говорю — уволюсь! Но каковы скоты, а! И сынок ее, падла! Твой, кстати, тезка — тоже Олег. Вообще ведь пустое место, бздых, — а прикинь, — в глаза никогда не смотрит! Здоровается, — когда здоровается! — в лучшем случае кивком! И периодически тоже устраивает, падла, разносы — «почему, говорит, вы ушли утром со смены не дождавшись меня или Вероники Мартовны?» — это он по мамашку свою. При этом, заметь, опять же в глаза не смотрит! «Потому, — говорю, — что смену я сменщику сдал, а вы с Вероникой Мартовной до сих пор не прибыли!» А он: «Вы, говорит, обязаны нас дождаться!» Я, говорю, вас полдня ждать не обязан, мне за это никто не платит! А он говорит…

— Все, все, успокойся. Что ты, в самом деле? Не знаешь специфики современных отечественных кап-отношений?

— Да знаю я все! Но каков падла! Не, ну ниче-е-е-е… Я время свое выжду…

В общем, по Толику я понял, что он психнутый и «заводной». Как батя как-то выразился, «с обостренным чувством справедливости». И вскоре он продемонстрировал свою натуру в реале.

* * *

Мы шли с Толиком… По делам, короче.

Возле бронзовой скульптуры, изображавшей двухметрового мужика в кепке, чуть склонившегося и вытянувшего вперед руку (все это для прикола и туристов, в бронзовую руку ему постоянно то сигарету засовывали, то мелкую купюру, и фотографировались) стояла какая-то девка и курила. Симпатичная, стройная. Такая — вся из себя, и очень, судя по всему, о себе высокого мнения. Мы еще только шли по направлению к ней, а Толик сразу стал поедать ее глазами… она как-то заметила и отвернулась. Джинсы у нее такие… типа сильно ношенные — модные, — и нарочито рваные над коленками, что спереди, что сзади. Я смотрю — девчонка явно во вкусе Толяна, глаза у него замаслились, прямо как у кота на сметану. Проходим мимо — он ей так игриво «Девушка, у вас штаны порвались…»

А она в ответ, отвернувшись, отчетливо так — Пошел ты, козел!

Это она зря.

Толян и раньше-то, как батя говорил, да и я заметил, был вспыльчивым; а сейчас… Сейчас времена вообще изменились, круто изменились, и из Толика «полезла его натура», которую батя-то знал, видел, а я еще нет. Да, зря она так… Но это я потом додумал.

А тут Толик от ее фразы как на стену наткнулся, тормознул, с лица сразу как-то спал, и взгляд стал то, что в книгах пишут «стальной, колючий».

Цоп ее за плечо — про меня он явно тут же забыл — и спрашивает — Ты че сказала, мочалка?…

Она бы еще могла съехать на базаре, если бы поняла; а поняла бы — если бы на Толяна посмотрела; но… она крутую включила, дернула плечом и еще сильнее отвернувшись — «Пошел на…й, урод!»

Так и сказала.

Отчетливо так.

Может она думала, что вокруг куча мужиков пасется, готовых кинуться ее защищать, или привыкла так-то вот всех отшивать, или просто сегодня не с той ноги встала, но… напрасно она так.

Я сообразить ничего не успел — так быстро дальнейшее произошло. Толян снова цапнул ее за плечо, развернул рывком к себе — и влепил ей кулаком в лицо… Так, что она через бордюр кувыркнулась в цветы, только кроссовки мелькнули… Не пощечину дал, а врезал кулаком, жестко, хотя, может, и не так как по мешку, не в полную силу.

И тут же крик — Ты че, мужик, ох…л??… — и двое из остановившейся машины вылазят — и к нам. Два каких-то парня. Наверно, она их и ждала. Только не добежали они. Толик бегом рванул им навстречу, только мелькнуло его перекошенное злостью лицо. Он уделал их как боксерский мешок — сначала одного, что был ближе; потом второго, задержавшегося оббегая машину. Я их и разглядеть не успел — так быстро все произошло. Толик как машина работал кулаками — на каждого считанные секунды, — и оба скорчились около своей тачки, зажимая разбитые лица и хрипя — одному он явно засадил поддых.

Толян схватил меня за рукав, и мы быстро ушли с места побоища. Никто нас не останавливал, народу было не видно. Толян тяжело сопел и тер носовым платком (одолженным у меня) кулаки, забрызганные кровью. Пока мы не свернули за угол, никого на улице не было видно, только те двое валялись и стонали на мостовой у машины, да ноги модной девки торчали из цветника… Вот такой вот получился натюрморт…

По дороге домой мы молчали.

Дома я все рассказал отцу — и спросил:

— Он что, чокнутый? Псих?

— Не то чтобы, — говорит — но вспыльчивый. И причем, когда надо, то умеет сдерживаться, чего бы ему не стоило; а вообще — вот так вот «дает себе волю». Это… Тут ничего не сделаешь, это его особенность, ее просто учитывать надо. Я с ним поговорю, — еще чего не хватало, он мог тебя в историю втравить.

— Не надо, говорю. Не говори ему, что я тебе сказал, не надо.

Батя помолчал, постучал пальцами по столу, — он кушал как раз, — и тут говорит:

— Ты знаешь, Серый… Вот ты сказал про него — псих. А вообще… Правильное будет — психопат. Не, ты не пугайся, не пугайся! Это не то чтобы опасно, для нас — даже где-то наоборот, поскольку… Поскольку это «наш психопат», как бы цинично это не звучало.

— Как это? — не понял я. Батя сплошь и рядом вечно что-то как загнет эдакое… «Полезный психопат!» — это надо придумать!

А батя продолжал: