Крысиный король

Петлюра приехал в тюрьму, отвез Ирину до квартиры на Васильковской сам, на автомобиле, Андрей и Николай Иванович еле поспевали следом на извозчике. Им о том, что Ирину все-таки освободят, сообщил человек Матвея, главарь одной банды с Подола, приславший с запиской мальчишку в большущей, державшейся на крепких, мясистых ушках кепке.

Матвей скупал по аптекам кокаин, в одной из аптек приобрел целый ящик германского героина, с подольскими бандитами совершил налет на готовый к отправке германский санитарный поезд, разжился еще несколькими ящиками, охрана стреляла, подстрелили двоих, но дело того стоило. Матвей не только торговал, героин нужным людям он просто дарил, хотел прийти поприветствовать Ирину, припасть — так он сказал, явно уже сам припав к героину, но Андрей запретил. Матвей, несмотря на дружбу с бандитами, Андрея боялся, от страха рассказывал об Андрее невероятные истории. Говорил, будто Андрей из Шлиссельбурга бежал. Бежал поздней осенью шестнадцатого года и переплыл Неву, отбрасывая в стороны молодые льдины. Со стен крепости по плывущему велась беглая стрельба. Пули, входя в воду, издавали веселые звуки — клю! клю! клю! — и пели, словно птички.

Сам Андрей узнал о фантазиях Матвея от Аркадия Ландау уже в конце января, когда всю семью Ландау перевели в квартиру напротив, а в квартире Григоровича-Барского остались Терлецкий со Смолянским, вернувшиеся в город. Они зажигали свет только в комнате, выходившей окнами во двор, на двери была табличка «Тиф».

Тогда, незадолго до возвращения большевиков, погромщики начали появляться и на Васильковской. Поначалу это были небольшие группки, мимо одной из таких был вынужден как-то пройти Андрей.

— Эй, ты! В шляпе! Стой!..

Андрей шел не останавливаясь.

— Шляпа! Капелюх![22]

— Залиш його![23] — остановил кричавшего другой.

Андрей вошел в подъезд, встал сразу за дверью, проверил револьвер. Должна была вернуться из госпиталя Софья. Он стоял, выглядывая на улицу через давно не мытое стекло. Потом решил идти ей навстречу, открыл дверь и столкнулся с Софьей лицом к лицу. — Что вы такой красный? — спросила она.

— Душно, очень душно…

…Андрею, в пересказе Аркадием фантазий Дорожко, нравилась деталь с поющими, словно птички, пулями, но он признался, что не умеет плавать. Софья, слышавшая рассказ о побеге от своего старшего брата, рассмеялась.

— Что, совсем?

— Совсем. Я боюсь воды…

Он и в самом деле боялся воды. Он думал, что это обман, вечный обман, будто дышать в воде невозможно, поэтому боялся того, что, оказавшись водой окруженным, без чувства дна под ногами, опустит в воду лицо, попробует проверить — а вдруг можно дышать через воду, не всем, быть может, но хоть кому-то, вдохнет и тогда все-таки захлебнется. То же самое было с облаками. Он не верил, что облака — это пар, продукты конденсации, как говорил образованный Терлецкий, ему казалось, что облака, особенно такие, плоские, грязно-серые, тверды, как уличные панели, а по кучевым можно гулять, только надо запастись надежной палкой и обуться в прочные сапоги.

— И как вы думаете до них добраться? — спросила Софья.

— Пока не знаю…

Он не стеснялся признаваться в незнании. Нет, он и не думал говорить, будто что-то знает об облаках, слушал то, что говорила Софья, с вниманием, поражаясь ее памяти — она говорила не только об английском ученом Динесе, изучавшем туманы, но и обо всех теориях образования облаков, говорила, в каком году, в каком университете служил тот или иной ученый, — спросил, откуда она обо всем этом знает, поразился еще более, узнав, что Софья посещала вольнослушательницей Киевский университет, что хотела заниматься метеорологией, химией и физикой, что ушла на фронт служить в санитарный поезд потому, что ее страна воевала, она не могла остаться в стороне.

— Это была война капиталистов с капиталистами, это была не наша война, — сказал Андрей.

— Но на ней погибали самые обычные люди…

— Они должны были повернуть свое оружие против тех, кто войну развязал.

— А потом вы протестовали против Брестского мира, да? Вы так быстро меняете убеждения…

— Убеждения мы не меняем. Мы всегда следуем им. Только разными путями. Но цель у нас, как убеждения, всегда неизменна…

— И цель оправдывает средства…

— Нет, все не так! Средства оправдывают цель. Мы столько совершили, столько пролили крови, своей, своих товарищей, чужой, наши средства слишком жестоки, безжалостны, они могут быть любыми, поэтому наша цель омыта кровью, она поэтому достижима, из-за наших жертв, из-за тех, кто погиб от наших рук. Поэтому Донской не бежал. Он хотел ответить за убийство…

— А вы?

— Я всегда бежал. Для Донского его акция была последней. Он это знал, готовился как к последней. У меня такой еще не было, я ни к какой акции, как к последней, еще не готовился.

— Стесняюсь спросить — и что это за цель?

— Свобода…