Крысиный король

Накануне голосовали по вопросу о вооруженном отпоре. Обсуждали вполголоса, почти шепотом. До этого, без голосования, было решено перевести всю семью Ландау из квартиры Григоровича-Барского в квартиру напротив. Но голоса разделились: Ирина и Николай Иванович были за отпор, Ксения и Андрей — против. Дорожко, имевший только совещательный голос, спросил Андрея — как же так? у тебя же отношения с Софьей! — Андрей ответил, что, если бы он был один, не раздумывая отдал бы жизнь за Софью и ее семью, но теперь, когда партия поручила подготовить покушение на Деникина, он рисковать не может, вооруженный отпор неминуемо приведет к тому, что партийное задание будет провалено, Дорожко пожал плечами — оно будет провалено в любом случае, раз уже семья Ландау оказалась под защитой их ячейки, только при вооруженном отпоре смерть будет быстрой, разве что кого-то захватят живым и ему придется помучиться. Решено было отбиваться только в случае, если погромщики будут обыскивать квартиру и доберутся до большой кладовой, куда с наступлением темноты переводили Ландау.

— Вы приходили в ХЛАМ с красивой еврейкой, — подпоручик продолжал улыбаться. — Вы с ней расстались? Или она тут, с вами?

Ксения поправила пучок, следуя знаку, Андрей покачал головой.

— En fait, nous cherchons aussi des Juifs[29], — сказал подпоручик Ксении.

— La communauté juive n’est pas là. Et il n’y avait pas.[30]

— Très désolé![31] — моноколь подпоручика выскользнул из глазницы, повис на груди. — Вы не подумайте… Я в первую очередь поэт… Моя фамилия Маккавейский. Владимир Николаевич. Музы сейчас молчат, земля луну замкнула в скобки…

— А мы замкнем в кавычки… — продолжила Ксения. — Мне нравится это стихотворение.

— Благодарю, — Маккавейский смотрел на Ксению с удивлением. — Это приятный сюрприз.

Он бросил быстрый взгляд на Андрея и спросил тихо:

— Et qui est-il?

— Mon valet de pied,[32] — так же тихо ответила Ксения.

Стоявший за Маккавейским солдат поправил ремень винтовки. — Так здесь все спокойно?

— Все спокойно. Спокойнее некуда, — Ксения улыбнулась. — Ведь мы серебряные ложки, заложенные нищим. Чаю, господа?

— Нет-нет, служба! — Маккавейский вставил монокль в глазницу. — Быть может — в другой раз?

— Будем рады!

Закрыв дверь, Ксения сняла очки, положила их на полочку под зеркалом.

— Откуда ты знаешь стихи этого… И вы, я понял, говорили про меня.

— Он спросил — кто это?

— И что ты ответила?

— Мой лакей. Не обижайся!

— Я не обижаюсь. Надо сделать питье для Софьи.

— Сделай. Только у нее нет никакого отравления. Она сама это знает. Софья просто беременна. Ты не сказал ей, что тоже из Виленского края? Ничего, еще скажешь… Знаешь, мой инженер уехал, не попрощавшись.

— Получил американскую визу?

— Получил…

15

Вечерами я курю одну сигарету за другой. Если встать и придвинуться вплотную к ограждению лоджии, видна улица, ее плавный изгиб, автобусная остановка, остов сгоревшего павильона «Цветы», разгромленный салон мобильной связи по соседству с павильоном, угол продовольственного магазина. Такие теперь называют социальными. Для малообеспеченных. У меня есть деньги. Много денег, но я замаскировался под малообеспеченного, стал постоянным посетителем магазина. На его месте, до погромов и грабежей, был сетевой универсам. Не из самых дешевых. Там я тоже был постоянным.

Солдаты в больших шлемах, бронежилетах, обвешанные амуницией, выкуривали оттуда мародеров. Таскали в основном спиртное, многие перепились, не отходя от стеллажей, никак не понимали, что надо просто лежать вниз лицом, что солдаты, после того как их обстреляли из-за окружной, озлобились, один сорвался, застрелил пытавшегося встать мужика, стоявшие неподалеку женщины с пакетами из того же магазина заголосили, след крови до сих пор виден на асфальте, едкая у застреленного была кровь, разъедающая, голосившие женщины ходят в социальный магазин, про убитого пьяного мародера никто не вспоминает, в новостях — не было ни слова, как и про других убитых росгвардейцами, была сплошная благодать, единодушное одобрение жестких, но необходимых мер, а вместо названия сетевого универсама теперь вывеска «Продукты».

В этот магазин я хожу за хлебом и дешевой водкой и каждый раз удивляюсь — с какой легкостью вернулось все то, что я застал в детстве и молодости: потная пахучая вареная колбаса, подгнившая, с налипшей землей картошка, само название «Продукты», продавщицы в передниках, ссоры в очереди и синеватые худые курицы с головами, глаза у некоторых приоткрыты, они будто бы еще живы, ощипанные, притаились, надеются — пронесет, как-то все кончится хорошо, перья отрастут вновь.