«Крысиный остров» и другие истории

Мальчишка успел сделать полшага назад, прежде чем его лицо окрасила кровь. Он рухнул на колени, взгляд выражал потрясение. Лезвие топора вошло в пол прямо перед мальчишкой, а между ним и лезвием лежала отрубленная собачья голова, ощерившая клыки. Из шеи искалеченной собачьей туши сердце выкачало две последние порции крови.

Пару секунд я просто стоял. И лишь тогда впервые отметил, что до сих пор с губ мальчишки не сорвалось ни слова. Я встал перед ним на колени. Снял с себя пальто и вытер им кровь с его лица, положил руку ему на плечо и поймал его взгляд, прежде чем показать жестами:

— Ты немой, да?

Он не ответил.

— Ты немой? — повторил я громко и четко.

Мальчик кивнул.

— У меня сын был, тоже немой, — сказал я. — Он на языке жестов разговаривал, поэтому я его понимаю. Язык жестов знаешь?

Мальчик помотал головой. Открыл рот и показал в глотку. Затем показал на лезвие топора.

— О господи, — произнес я.

Зазвонил телефон. Я вытащил его из кармана пиджака. Звонили по FaceTime, номер неизвестен, но я догадывался, кто это. Я принял вызов, и на экране появилось лицо. Оно напоминало маску Гая Фокса — маску, которую когда-то во всем мире надевали идеалисты-бунтовщики, выступающие против действующей власти, против национального государства. Тонкие усы, бородка клинышком и неизменная ироничная ухмылка, из-за которой щурились глаза, — Джо Греко слегка смахивал на свинью.

— Поздравляю, — сказал Греко. — Вижу, вы добрались до камеры пыток.

— Здесь, по крайней мере, пожара нет.

— А, когда увидите, что у меня для вас есть, вы пожалеете, что в пожаре не погибли.

— Зачем ты это делаешь, Греко?

— Потому что картель Абу-Даби заплатит мне два миллиона. Тебе надо бы гордиться — рекордная цена за водителя.

Я сглотнул. Наличие репутации водителя высшего класса влечет за собой и рост, и снижение риска. Рост — потому что растет цена за твою голову. Снижение — потому что другие водители не хотят браться за заказы, зная: велик шанс угодить в могилу. Я полагался на то, что благодаря второму у меня есть защита.

— Я мог бы еще выше задрать цену, — сказал Греко, — если бы они пришли ко мне.

— Ты сам к ним пошел?

— Я предложил заказ, да, и цену, на которую, как я знал, они согласятся.

По всему телу выступил пот, как будто организм решил, что избавление от жидкости повысит мои шансы на выживание.

— Но зачем… это все? Мог бы просто меня на пешеходном переходе пристрелить.

— У нас ведь есть бюджет на нечто позамысловатее пули, и это нечто эхом прокатится по всей отрасли. Все-таки приобрести репутацию…

— Зачем?!

Заорав, я увидел, что мальчишка испуганно таращится на меня. На другом конце линии стало тихо, но я буквально слышал, как Греко довольно улыбается.

— Зачем? — повторил я, стараясь сдерживаться.

— Тебе ли не знать. Ты же Королеву трахаешь, да еще и психолог.

— Ревность — неужели все так просто?

— О, но ревность — вещь непростая, Лукас. Видишь ли, после того как ушла Юдит, у меня началась небольшая депрессия. Так я попал к психологу, который сказал, что, помимо депрессии, я страдаю нарциссизмом. Не знаю, страдают ли от высокой самооценки, но я ему сказал, что пришел за антидепрессантами, а не за сраным диагнозом, который связан совсем с другими вещами.

Я промолчал, но то, что рассказал Греко, — классический случай нарциссизма, эти люди не признаются себе в наличии расстройства личности и не обращаются к врачам. Типично, что с этой частью населения размером в полпроцента мы, сотрудники сферы здравоохранения, сталкиваемся именно при депрессиях.

— Но этот идиот не остановился, — вздохнул Греко. — До того как я его пристрелил, он успел рассказать мне, что характерная черта нарциссов — крайне развитое чувство зависти. Как у первого нарцисса в литературе, Каина. Этот парень из Библии, ну ты знаешь, убил своего брата из ревности. Ну вот там я кратко описан.

Я не знал, шутил ли он насчет того, что пристрелил психолога, но спрашивать не собирался. Как и обращать его внимание на бессмысленность мести за то, что, как тебе известно, нельзя вернуть. Наверное, потому, что именно этим я сам и занимался.

— Теперь понятно, Лукас? Я жертва расстройства личности, а потому мне хочется, чтобы ты страдал. Прости, я мало что могу с этим поделать.

— Я каждый день страдаю, Греко. Бога ради, убей меня и отпусти мальчишку.

Он трижды поцокал языком, как учитель, когда ученик делает на доске арифметическую ошибку.

— Умереть легко, Лукас. А твои страдания постепенно утихают. Королева — хорошее лекарство, разве нет? Ладно, я хочу видеть, что у тебя снова вскрылась рана. Хочу видеть, как ты дергаешься у меня на вилке. Хочу, чтобы ты попытался спасти мальчишку. И у тебя снова ничего не получилось. Когда твой сын отравился дымом, ты повез его в больницу, но опоздал, насколько я слышал.

Я не ответил. Когда мы посреди ночи почувствовали запах дыма и прибежали в спальню, где рядом с тлеющим ночником лежал Беньямин, он уже не дышал. Я ехал как можно быстрее, но вожу я не быстро, а больница находится слишком далеко — я, как всегда, был конем не на той стороне шахматной доски.