«Крысиный остров» и другие истории

Вот уже почти тридцать лет он несчастливый издатель и издает книги, написанные идиотами, рассказывающие об идиотах и покупаемые идиотами. Но идиотов хватало на то, чтобы Эмерсон за свою карьеру утроил внушительное семейное состояние — больше на радость супруге Эмме, чем самому себе. Он хорошо помнил теплый летний день в Корнуолле, когда они поженились, но забыл, почему это произошло. Возможно, она просто оказалась в нужном месте в нужное время и из нужной семьи, и вскоре он уже не знал, что интересует его меньше: деньги, книги или супруга. Он намекнул на развод, а через три недели она, сияя от радости, сообщила ему, что беременна. Эмерсон ощутил глубокую радость — она прошла через десять дней. Когда он сидел в приемном покое больницы Святой Марии, он снова был несчастлив. Родился мальчик, его назвали Кеном в честь отца Эмерсона, отдали няне, отправили в частную школу, и вдруг однажды он появился в рабочем кабинете отца и попросил машину.

Эмерсон удивленно поднял глаза и посмотрел на молодого человека. От матери он унаследовал лошадиные черты лица и безгубый рот, а все остальное, бесспорно, от него. Узкий длинный нос и отцовские густые брови сверху образовывали в середине лица букву «т», с каждой стороны — блеклый голубой глаз. Они ожидали, что его светлые волосы по мере взросления станут мышино-серыми, как у матери, но этого не случилось. Кен уже выработал раздутое, как бы самоироничное чувство юмора, из-за которого британцы кажутся привлекательными; когда он увидел замешательство отца, его голубые глаза весело заблестели.

До Эмерсона дошло, что, даже если бы он собирался строить амбициозные планы в отношении сына, он бы, вероятно, не успел этого сделать. Как могло случиться, что его сын повзрослел, а он этого не заметил? Неужели он так сосредоточился на своем несчастье, на стремлении стать тем, кем, по собственному мнению Эмерсона, его хотели видеть окружающие, и в таком случае почему все это мешало ему быть отцом своему единственному сыну? Эмерсону стало больно. Или? Он прислушался к ощущениям. Да, ему действительно стало от этого больно. Он бессильно поднял руки.

Возможно, Кен предвидел, что отца будет мучить совесть, возможно, нет. Машина у него в любом случае появилась.

Когда Кену исполнилось двадцать, машины у него уже не было. Он проиграл ее, заключив пари: поспорил с товарищем по учебе, кто быстрее доедет до кампуса от унылого оксфордского паба. Нужно сказать, что у Кирка был «ягуар», но Кен все равно счел, что у него есть шанс.

На следующий год он, напившись, за ночь просадил в покер наследнику империи «Роланд» целую годовую стипендию из отцовского образовательного фонда. У него на руках было три валета, и он счел, что у него есть шанс.

В двадцать четыре он каким-то чудом раздобыл бумагу, подтверждающую его знания в области английской литературы и истории, и без особых проблем получил должность практиканта в английском банке старой школы — то есть банке, где руководство способно оценить человека из Оксфорда, разбирающегося в Китсе и Уайльде, и предполагается, что для человека его классовой принадлежности умение прочесть отчет или оценить кредитоспособность клиента — врожденная способность; ну или он как минимум сможет это освоить по ходу дела.

Кен попал в отдел акций — там он сразу же добился очевидных успехов. Он ежедневно обзванивал важных инвесторов, чтобы сообщить им последние непристойные шуточки отрасли, еще более важных водил на ужины и в стрип-клубы, а самых-самых важных возил в загородный дом отца, где поил их допьяна и — когда в редких случаях представлялась возможность — трахал их жен.

Руководство подумывало повысить Кена и дать ему руководящую должность, но однажды выяснилось, что он нанес ущерб организации почти в пятнадцать миллионов фунтов, ведя со счета банка незаконную торговлю фьючерсами на апельсиновый сок. Его пригласили к руководству, и он объяснил, что, с его точки зрения, шанс у него был, и его в ту же секунду… нет, не повысили — вышвырнули из банка, Сити и вообще финансовой жизни Лондона.

Он запил, но не вошел во вкус — вместо этого стал ходить на собачьи бега, хотя терпеть не мог собак. Именно с тех пор игромания приобрела реальные масштабы. Не в денежном выражении, ведь Кен больше не был кредитоспособен, да и в любом случае ему было бы сложно максимально выгодно закрыть ту сделку с апельсиновым соком. На азартные игры он тратил все свое время и силы. За короткий срок его затянуло в водоворот игромании — он оказался на самом дне. То есть предполагаемом дне. Ведь на данный момент падение не остановилось, и если смотреть на происходящее с оптимизмом, вполне возможно, дна и вовсе не существовало.