Крысы

Засаленный, перепачканный землей комбинезон охватывает его сильное тело, как промасленный панцирь. Он потягивается и чувствует, как устал. На повороте дороги появляется его сосед Каню, — дородный фермер. Жак быстро спускается по склону, влезает на трактор, поворачивает рукоятку газа, садится, выключает сцепление, дает первую скорость и поворачивает трактор. Пройди мей<у, он дергает веревку, лемехи опускаются, и плуг быстро врезается в почву. Земля разворочена, извиваются черви, спасаются бегством полевые мыши. Каню остановился; он улыбается, приподнимая шляпу. Это заплывший жиром, седеющий, угреватый, коротконогий человечек, одетый в бархатный костюм. Серенькие глазки следят за четырьмя бороздами. Он все еще улыбается. Жаку его не видать, но он знает, что тот улыбается. Ему знакома эта улыбка затаенного презрения и злобы: «Этот молодой человек набивает цену рабочим, он слишком дорого оплачивает толпу дармоедов… Когда был жив мой отец… зарабатывали сто франков в год… Сбережения… дети…»

Жак знает, что услышит, стоит только остановиться. Он не остановится.

Жаворонки, опьяненные зноем, звенят от радости, потом комочком падают в уже подсохшую борозду.

Он забывает об усталости. Он. весь поглощен радостью работы. Дым больше не несет ему в лицо, направление ветра изменилось.

Теперь он дышит чистым воздухом. Нет больше усталости, только смутная радость. Шум трактора на минуту замирает.

Жак смотрит вдаль. Неужели бледное лицо и белокурые волосы — ого цель? Полевые мыши торопливо снуют между комьями земли.

VIII

Мадам Фессар, запыхавшись, входит в буфетную Руссенов. Вероятно, бежала до самого бульвара по плохо вымощенным улицам. Теперь, усевшись на стул, она приходит в себя. Хозяйка еще не спустилась, корзина с бельем на столе. Пот выступает из-под зеленой шелковой шляпки, медленно течет вдоль узкого лба, исчезает в густых бровях, появляется снова у вздернутого носика и когда он вот-вот доберется до румян, положенных кружком на щеку, носовой платок быстрым движением стирает бороздку, на которой остаются следы карандаша. На белом платке — коричневые подтеки. Карие глаза, кажется, готовы просверлить платок насквозь. «Карандаш никуда не годится, а ведь мне посоветовала его Франсуаза. Больше не буду слушать эту девчонку. Вот теперь затеяла любовь с молодым Сардером, а на вид все та же недотрога. Тоже ведь подыхает с голоду, а изображает из себя барышню, и бросят ее, как и других. Устроиться не умеет. Нашла бы себе подходящего человека, вроде мосье Фессара, и время от времени нарушала бы супружескую верность, а то строит из себя недотрогу, а сама спит с мужчинами, один вид которых вызывает оскомину. Чего она ждет от Сардера? Добьется того, что он наставит ей рога, — ведь этот молодой человек, кажется, охулки на руку не кладет, — а дальше что?..»

Мадам Фессар уже не истекает потом. Она не может простить, что Франсуаза отказалась от автомобильной прогулки, предложенной сыном мэра. А ведь он отличный молодой человек, скромный, вежливый, аккуратный. «Влюбился в Франсуазу, а теперь, когда отец предоставил ему машину, эта недотрога отказывается». Он не из злопамятных, но каждый раз, как мадам Фессар его встретит, он усмехается и говорит: «Тоже хороша ваша швейка, спуталась с Сардером, а он, несмотря на траур, не стесняясь, афиширует свою связь».

Но мысли мадам Фессар суетливы, как и вся ее миниатюрная особа; они бегут, переплетаются, возвращаются все к той же теме — единой в трех лицах: мосье Фессар, ее сын Анри, очередной любовник Поль. Скромная, хорошо налаженная жизнь, которая зиждется на работе, мелких сплетнях, мужнином гневе, вздохах Поля, проказах сына, сбережениях на покупку домика в деревне, чтобы было где преклонить голову на старости лет. И как на бульоне легкая пленка жира, которую легко снять ложкой, — тонкий налет религии, остаток уроков закона божьего, которыми пичкала ее в детстве мать мадам Руссен. Девчонкой-прачкой отвечала она бывало по воскресеньям в ризнице зазубренные уроки, где говорилось о боге.

Жена шапочника уже не чувствует усталости, у нее потребность в движении. В буфетной с чистой раковиной. медными кранами, деревянными полками, на которых выстроились ненужные теперь подсвечники, слишком тесно для этой непоседливой худенькой женщины. Она выходит в кухню. Кухарка ушла на рынок. Никого. Смотрит на часы: десять. Эти самые часы висели прежде в Э-Су-Бранш в конторе у отца мадам Руссен. Вот буфет, куда ставилась кухонная посуда; девчонкой, она часто сидела на нем мелочь — дневной заработок ее матери-прачки.

Запах лука-порея, стук крышек, которые приподымаются от кипящей воды, кастрюля с начищенной картошкой на столе, горшочек с маслом, тут же — сальная тряпка.

Мадам Фессар проголодалась: в десять она привыкла съедать ломтик хлеба и запивать его стаканом сидра. Десять часов; ей надо отнести на другой конец города шляпу, отданную в чистку ее мужу. Ей не терпится. «Вечно эти Руссены возятся». Сегодня она должна встретиться в гостинице на улице Потар с Полем. Ей не сидится от нетерпенья.