Крысы

Дверь буфетной открывается. Мадам Фессар устремляется вон из кухни, и, когда мадам Руссен входит медленными шагами, законная жена шапочника, поднявшись на цыпочки, бормочет: «К вашим услугам, мадам», — и склоняет голову. Прядь черных волос выбилась у нее из-под шелковой шляпки, глаза расширены, словно перед ней — номер лотерейного билета, на который пал крупный выигрыш. 

— Здравствуйте, Леони.

И обе головы склоняются над корзиной. Белые рубахи адвоката, цветные рубахи сына, длинные кальсоны отца, короткие кальсоны молодого человека, носовые платки, салфетки, кухонные тряпки, парадные белые скатерти, скатерти в красную клетку на каждый день; здесь разложено все, что стирается и гладится. По одну сторону — черные волосы, но другую — седые; руки пухлые, — руки квадратные; и когда появляются бюстгальтеры, мадам Руссен кладет карандаш на стол. Леони Фессар держит еще в пухлых пальцах батистовый бюстгальтер, опавший, как шар, из которого выпустили воздух.

— Встречаете ли вы когда племянника графа Сардера?

— Часто, мадам. Сейчас он почти не выходит из дядиного особняка, даже принимает там молоденькую вышивальщицу, что живет но соседству со мной. Вот уж не стесняется, — не успел дядя умереть, а он уж связался бог знает с кем.

Мадам Фессар волнуется, прядка волос спускается до бровей.

Мадам Руссен нервно постукивает по записной книжке, куда внесены рубахи, кальсоны, полотенца и так далее; у нее снова появляется третий подбородок: уж не раскудахтается ли она?.. Нет. Не может же она объяснять этой женщине, почему нервничает. Дело в тем, что Сардер возбудил разговоры; передавали, что он любовник ее племянницы, Эвелины Майе; она надеялась, что он женится на молодой вдове. И вот, оказывается, этот молодой человек принимает у себя женщин легкого поведения!

Карандаш снова в руке; дряблая грудь склоняется над записной книжкой.

— Ночная рубашка, — произносит мадам Фессар, уже позабыв о Сардере.

Подтекает кран, капли тенькают по фарфоровой раковине, булькает кастрюля.

— Лифчик…

Мадам Руссен садится; осталось еще несколько наволочек.

— На этот раз много белья. Это правильно, мадам, что вы устраиваете стирку каждую неделю; когда была жива ваша мамаша, стирали раз в месяц. Правда, в те времена бывало меньше гостей.

Мадам Руссен думает не о матери, которая уже десять лет как скончалась, а об Эвелине Майе. Хотя она и не питает пристрастия к титулам, ей было бы приятно, если бы в их семью вошел граф Сардер. Говорят, что молодой человек богат. Он протестант, но с римской церковью можно сговориться; а потом, так ли уж он привержен к своей религии?

Леони Фессар складывает в большую корзину то белье, что потоньше, которое она берет с собой. Вообще она не занимается глаженьем. Но Руссенам нельзя отказать в такой небольшой услуге. Она им обязана. Ведь мать мадам Руссен подарила ей платье к первому причастию; она же выдала ее замуж за Фессара.

Мать мадам Руссен была строга, но справедлива. Она говаривала: «Если ты веруешь, ничто тебе не страшно. Вера сохранит от всех напастей». Мальчишке, нарвавшему у нее в саду яблок, лучше было не попадаться ей в руки. Она подавала в суд на родителей. У матери мадам Руссен было сильно развито чувство собственности.

Леони не любит гладить. Теперь она жена человека с достатком. Но Руссены, хоть и скряги, однако очень влиятельны. Она думает: «Никогда не знаешь наперед, что случится».

Мадам Руссен закрывает книжку, опускает глаза, как будто раздумывает. Капот у нее заколот коралловой брошью. 

— Я хотела бы получить белье через два дня.

— Слушаюсь, мадам.

— Как дела вашего мужа?

— Муж доволен, дела неплохи.

— Да, знаете, сестра нашей кухарки, старуха Марта, помните, та, что поставляла нам масло и что жила на повороте дороги, как раз перед церковью, напротив фермы Фоконов, умерла от закупорки сосудов.

— Да? Хорошая была женщина; после смерти пьяницы-мужа у нее завелись деньжата.

— Наследует дочь, жена полицейского.

— Да, я его знаю, он установил факт самоубийства графа Сардера.

У мадам Руссен три подбородка, ибо она приняла гордый вид. Она никогда не бывала у Сардеров, но знает их особняк по внешнему виду. Она недолюбливает эту улицу, где ютится ремесленный люд, где дремлют дворянские особняки. Как-то она задержалась перед старым домом и, встав на цыпочки, пыталась заглянуть в зал. Ей говорили, что дом обставлен с большой роскошью.

— Он, кажется, повесился?

— Да, мадам, в углу зала на потолочной балке; он так бился в предсмертных судорогах, что свалил распятие, висевшее на стене.

— Кто вам сказал?

— Старик-камердинер.

— Ах, так… Но почему? Вы ничего не слышали?

— Нет… Может быть, из-за поведения племянника. Говорят, молодой человек бегал за женщинами и делал долги.

— Ах, так…

Мадам Руссен нервно теребит капот; расстегивает, потом застегивает брошку. Пряди седых волос повисли над выцветшими голубыми глазами на выкате.

— Но ведь старый граф тоже любил женщин…