Крысы

Она сказала ему вчера после долгой прогулки в лесу: «Вам, значит, хочется посмотреть как я живу?» Он не мог расстаться с нею, не узнав, что делается за этими тремя окнами, на которые он взглядывает по нескольку раз на день вот уже два месяца. Лестница была темная, еще влажная после очередного мытья. Франсуаза быстро взбежала по ступенькам; при каждом шаге показывались ее узкие икры, ее тонкие икры. На площадке могли поместиться только двое; на дверях наивная, немножко смешная карточка раскрашенными буквами оповещала о профессии Франсуазы и о ее фамилии. Прислушиваясь к звуку ключа в замке, Жак смотрел на склоненную шею. Никогда он еще не видел так близко ее шеи, завитков на ней. Над полутемным пролетом лестницы кровельные балки, огромные, темные, все в трещинах, веками равнодушно взирают на рождение и смерть бедняков, населяющих эти дешевые дома.

Он открывает глаза. Золотые пятна перемещаются и играют на зелени мха.

Тень орешника защищает ему голову. Черные муравьи волокут стебельки вдвое длинней их самих, их суетня напоминает наблюдаемую с пятого этажа суетню докеров, разгружающих баржу с лесом.

Папоротники осторожно поднимают головки; стряхивают ночную росу, скоро они высохнут. Ветер примешивает запах гниющих деревьев к запаху бузины и только что распустившейся акации. Земля свободна; деревья там хозяева годов. У изгороди растет дрок.

Он снова опускает голову; волосы переплетаются с папоротником, пальцы касаются еще нераспустившегося стебля ландыша.

В комнате, куда он вошел, вещи рыночные, как у обывателей, обеспокоенных, как бы не ударить лицом в грязь. Он их больше не видит, он смотрит только на пучок ландышей в вазочке с узким горлышком; он подходит, нюхает цветы и около манекена, одетого в батистовое платье, видит ее — раскрасневшуюся, застенчивую, белокурую, потупившую глаза. Он снова видит ее нос, рот, он восстанавливает лоб, глаза; он переворачивается на спину, и солнце потешается над орешником, чересчур маленьким, чтобы охранить сон человека. Что это — любовь? Эти цепкие воспоминания о нерешительном, и в то же время почти надменном голосе? Он смотрит в голубое небо; теперь, когда рассеялся легкий утренний туман, оно стало ярче, чище. Мухи жужжат, садятся ему на руки; он отгоняет их, они вьются вокруг; он снова отгоняет, постепенно назойливые насекомые одолевают его своим упорством, он предоставляет им хозяйничать у себя на теле. Он так счастлив, что слился с землей; заботы отходят, и всплывает образ женщины. Этот образ сливается для него с запахом леса, с жизнью, которой гудит трава, с жарой, с воркованием вяхирей, приютившихся в долине на буках, с щебетом всех птиц, названия которых он не знает, но которые распевают у него над головой.

Счастье убаюкивает его; он чувствует только запах ландыша. Все звуки сливаются в однообразный приглушенный гомон. Этот гомон вливается ему в уши, усыпляя мысли, которые постепенно замирают.

Жак спит.

Вяхири воркуют около на изгороди.

X

Облачко вдали. Потом два облачка, потом еще. Большие, кучевые, набухшие дождем. Они набегают на солнце, которое снова выглядывает минуту спустя.

Лес мрачнеет, уходят радость, свет; опять появляются. Игра в прятки. Облака скопляются над спящим Жаком. Солнце не сдается, отбрасывает тень от деревьев на долину. Скоро небо становится серым, лес тусклым, небо насыщено дождем. Коровы сбиваются в кучу, уже не щиплют траву, они пережевывают жвачку. От кучи отходит телка и трется о яблони, растущие на выгоне. 

Жак просыпается. Ему кажется, будто он прилип к земле, руки и ноги отяжелели, голова гудит. Он забывает лес, недавнюю радость. Серое небо напоминает ему улицу, на которой стоит особняк Сардеров. Сумрачную улицу, большой особняк, где повесился дядя. Неужто его разбудил грязный рассвет зимнего дня?

Целыми днями, целыми неделями не думает он о дяде, потом вдруг в дремлющем сознании возникает черный помост, на котором покоился дубовый гроб. Он не измеряет глубины своего горя. С робким почтением пытается он воссоздать образ ушедшего. Чувствовал ли он нежность к старому графу, неприступному и холодному, к этому старику, которого он знал только с виду, не понимая сто мыслей, не умея разгадать выражение голубых глаз, пожалуй, чересчур ясных? Быть может, он испытывает только благодарность к опекуну, который предоставлял ему полную свободу?

Он вздрагивает. Ветер относит дождь. От земли исходит запах болота. Узнает ли он когда-нибудь причину самоубийства? Ему хотелось бы постичь тайну смерти дяди, но любопытство приводит его к зоне отвращения, опоясывающей для него смерть.