Крыжовенное варенье (СИ)

— То, как ты меня спасаешь, твое лицо, — Гридасов щурился все больше и больше. — Ну, и лицо напавшего на меня амбала.

Гендиректор нового канала вздрогнул:

— И давно?

— Нет. Минувшей ночью. Работа подсознания, верно?

Мужчина кивнул на автомате. А Лобенко продолжила:

— Но сегодня… — она напустила во взгляд побольше ужаса. — Сегодня у меня начались галлюцинации наяву. Мне показалось, что я видела этого человека у входа в телецентр.

— Это нервы. Такое бывает, — успокаивал ее Гридасов, хотя и сам тем временем уже лихорадочно ерзал на стуле.

— Да я почти уверена, — стукнула кулачком в собственную грудь Лобенко.

— Ты же говорила, темно было, ты его почти не запомнила.

— Не запомнила. А как увидела, так почему-то абсолютно уверилась, — он.

— И давно ты его видела?

— Да только что. Бегала в газетный киоск, а там он. Стоит и пытается что-то втолковать охраннику. Я даже не знаю, может быть, капитану Отводову об этом рассказать?

Не успел Гридасов ничего ответить, как в кафешку влетел Саша Вуд. Ольга расплылась в улыбке. Гридасов тоже силился растянуть губы:

— Александр, вы снова на свободе. Какая ра…

— Потом-потом, — перебил новое начальство экс-ведущий. — Генрих Ильич, вас спрашивают. На входе. Какой-то тучный мужчина. Говорит, срочно.

Креативный директор «Картопака» уже не мог ничем прикрыть свою панику. Покраснел. Бегло извинившись, помчался вниз. На входе его ждала записка: «У меня проблемы. Кажется, на меня вышли. Требую увеличения гонорара, чтобы свалить на некоторое время из столицы. Торчать перед ментом больше не могу. Жду звонка в машине.»

Перепуганный Гридасов выскочил на улицу, по дороге судорожно тыкая в кнопки мобильника.

— Але! Степан? Степан! Ну, что за дела! Я же предупреждал, ни в коем случае не приближаться к Останкино!

— О чем вы, Генрих Ильич? — послышался ленивый голос на другом конце. Но Геша уже не был способен к анализу интонаций.

— Степан! Это что, шантаж? Штука баксов за то, чтобы поваляться на полу с хрупкой и вполне прелестной девушкой. Я предупреждал, что больше не дам ни копейки. Кто на тебя вышел? Менты? Не ври! Про это нападение уже все забыли!

— Генрих Ильич, пройдемте в дежурную машину, — выступил из-за угла капитан Отводов. Справа и слева к генеральному директору нового канала подошли двое в штатском.

— Генрих Ильич, похоже, это какая-то подстава! Вам нужно быть осторожным, Генрих Ильич! — последние слова прозвучали уже тогда, когда Гридасов отнял трубку от уха. Их слышали все.

Х Х Х Х Х

Санкт-Петербург, сентябрь 1779-го года.

Андрей в последнее время спал крепко и даже начал несколько похрапывать, чего раньше с ним никогда не случалось. Экая странная перемена. Прохор полагает, что то от лекарства, что прописал ему доктор.

Татьяна же, от выводимых муженьком рулад размыкала глаза и боле уже никак не могла провалиться в забытье.

Вот и сейчас лежала, подоткнув повыше пуховую подушку, и рассматривала, как колышется тень ветки на стене. Ветку ни с чем нельзя было спутать. Чего не скажешь об иных отражениях. Вот та широченная вертикальная полоса: должно быть, столб, или оконная рама? Ствол дерева таким ровным быть не может, — коли наклон не присутствует, так непременно шероховатость какая обнаружится.

Это что за гора? Ах, да, буфет. На буфете — самовар. А чудится ведь великан: угловатое тело и овальная голова… Вот еще один буфет с округленным кувшином… Стоп! Какой буфет, с каким кувшином? Не должно быть такового в комнате.

Пока Татьяна размышляла, откуда в ее собственной опочивальне взялась дополнительная мебель, «буфет» зашевелился. От него отделилась согнувшаяся в локте рука. Всего на секунду, и снова сплошная глыба.

Не примерещилось ли? Татьяна, как ни трудно ей было это делать, ибо голова после недавнего зашиба еще не окрепла, — пыталась соображать. Новообразованная гора, точнее, ее вычерченный в лунном свете силуэт, ранее доходил аккурат до дверного косяка, ну, с кулак меж ними пролегала ясная полоска. Она это точно помнит, ибо зрительную наблюдательность за время болезни да ночных мужниных серенад развила до необычайности. Наизусть знает каждое пятнышко на беленой стене, с закрытыми глазами видит печной изразец.

Теперь же ентот предмет, который не то посудный шкаф, не то человек, не то вообще греза, — женщина уже ни в чем не была уверенна, тем паче в здравости собственного рассудка, — сместился на дубовую дверь, и контур на ее темном фоне затерялся. Стал едва различимым. Вот, вроде как снова рука мелькнула. А, может, и не рука…

Закричать? Мужа перепугаю, сына, прислугу… Прохора ладно бы, молодой да крепкий. А вот Андрейка и без того хил, все чаще жалуется на ломоту в грудном череве. С Глафирой так вообще морок приключится. Нет уж, лежать спокойно и молчать, — дала она себе негласную установку.

Послушное внутреннему голосу тело не шелохнулось, только сердце гулко застучало, да в висках заколотило.

А шкаф-буфет вдруг утратил свои угловатые черты, окончательно очеловечился и двинулся прямиком к ореховому комоду. Да, батюшки, захромал…