Крыжовенное варенье (СИ)

Садовник мог дополнить разве одно, что сей овощ пригоден не токмо для людского потребления, но и к корму всякой домашней животины, ежели, конечно, оного произрастить достаточное количество.

С «Наставлений» предлагалось сделать десять тысяч оттисков и раздать народу. Из расчета 100 штук на каждую губернию, при том, на провинцию должно идти в два раза боле оттисков, нежели на город.

Первые «земляные яблоки» привез в Россию еще Петр-батюшка. Но многие не знали, как с ними правильно обходиться. Пытались употреблять в пищу ягоды, оставшиеся после цветов, — отвратный вкус. Клубни же зачастую выкапывали слишком рано, запекали, и потом с них нудило. Малосъедобное, по суждению большинства, растение нарекли «чертовым яблоком» и к столу подавали крайне редко.

Способ принудительно заставлять крестьян сажать эти самые потэтэс и подробно излагать правила приготовления сего блюда ужо оправдал себя в Европах. При том французы изловчились и действовали хитростью. Клубни были разосланы лишь знатным вельможам, строго-настрого запрещалось выдавать их крестьянам. К посланию же тайно добавлено: «А коли какой мужик ненароком сопрет чуток плодов, так сделайте вид, что не заметили».

Некоторые наши солдаты во время недавней войны отпробовали «чертово яблоко» в походах через Пруссию и Речь Посполиту, — овощ пришелся по нраву. Так что сторонников нововведения в России-матушке было предостаточно, включая саму императрицу.

Ее Величество зрела в потэтэс великую пользу для государства: «Сей плод хлебу подмога и избавитель русского люда от голодного мора!»

В Москву должны были быть выписаны из Пруссии 57 бочонков с «земляными яблоками». Их раздача станет первым крупным делом вновь образованного Вольного экономического общества.

Покудова ж, из личных своих запасов, садовник выдал девять клубней князю Трубецкому, шестнадцать — графу Апраксину и сорок — генералу Ганнибалу. Оставалось ждать результатов.

«Глядишь, пройдут год-два и потэтэс станет привычным на русском столе, и уж невозможно будет за несколько штук выменять диковенную игрушку — деревянный «Ноев ковчег»… — опять вспомнил он о Татьяне и Прохоре.

Вечерело. Глафира в четвертый раз закончила раздувать самовар. Явилась с улицы с ним в руках, заворчала:

— Ну сколько можно! Кого ж такого важного в гости-то ждем? — лицо ее было красное от жара и от усердия, щеки перепачканы сажей.

— Да! Какая теперь разница, кого ждали! Не будет уж никого! Уноси, Глафира, самовар. Да дайка мне водки с соленым огурцом.

Но женщина и не подумала выполнять просьбу хозяина, перекинула чрез плечо длинную косу:

— А пирожные куда девать?

— Съешь сама, да раздай ребятишкам на улице.

Довольная Глафира утерлась пышным белым рукавом. Тут же подцепила сладкий кругляшек и отправила в рот.

— Водки-то принеси!

— Ага! — опомнилась девка и метнулась из комнаты. — Я мигом.

Нет, Андрей не желал напиться. Наверное, он так до конца и не стал русским, потому что не умел свои печали топить в спирте. Он их только слегка заливал, одной рюмашечкой. Дабы мерзкая и резко пахнущая жидкость перебила привкус горечи, подкативший к горлу.

Анклебер оброкинул рюмку, растянулся перед камином, прямо на полу, на мохнатой медвежьей шкуре. Положил руки под голову, обнаружил на потолке, в углу, паутину. Закрыл глаза. Потеплело, и внутри, от водки, и снаружи, от каминного жара.

«Завтра же пойду к ней в дом. С Осипом переговорю. Сознаюсь в былых чувствах к его жене, повинюсь. И дам обет боле Татьяне не докучать. Взамен заручусь согласием на свидания с сыном, на воспитание его. Бывший конюх сам не без греха. Неужто не поймет? Он содержать семью теперь уж не в силах. Правда, мерзавец, должно быть, как всегда пьян и беспамятен… Ну, да ничего! Ушат холодной воды вылью на голову и дождусь, покудова протрезвеет. Все одно не проймет — заявлюсь к Прохору на поварню. Кто посмеет меня остановить? Не безногий же Осип! Мужик я в конце-концов, али кто! У меня тоже свои нравственные основанья имеются!»

Но трезвить Осипа не пришлось, переговоры с ним вести — тоже. На следующий день, его разбудил управляющий Мануэль.

— Барин там Вас спрашивают. Говорят, по срочному делу.

На пороге стояла Татьяна, заплаканная, в черном платке и черном платье. Бросилась садовнику на шею:

— Андрейка, помоги! Осип вчерась преставился! Удар его хватил, горемычного!

Х Х Х Х Х

Похороны были скромными. Татьяна, Прохор, дворник из Ораниенбаума Федор, да Андрей Анклебер. Скорбное вроде событие, а так благостно на душе: солнышко пригревает, птички на кладбище поют. И над самой могилкою — распустившийся куст сирени.

Поминки были в наскоро прибранном Татьяной доме. Анклебер хотел было прислать в помощники, стряпать, Глафиру. Но Татьяна отказалась: «Никаких особых разносолов не надобно, а поминальное блюдо я и сама изготовлю. Осип, Царство ему небесное, был умерен почти во всем, ни к чему и нам спектакли разыгрывать».