Кржижановский

27 мая 1895 года петербургский градоначальник фон Валь препроводил департаменту список лиц, заподозренных в принадлежности к «социал-революционному обществу», и сообщил, что «деятельность кружка «социал-демократов» за последнее время значительно расширилась и, в частности, проявилась в издании брошюры «Что такое «друзья народа»…». Из сообщений провокаторов и филеров было известно о существовании «Центральной рабочей группы» («Ц. Гр.») и «Центрального рабочего кружка» («Ц. Р. К.»).

В «Список лиц, на коих падает подозрение в принадлежности к социал-революционному обществу», составленный 27 мая 1895 года, входили Ульянов, Старков, Запорожец, Малченко, Радченко… Список состоял из 34 человек. Глеба Кржижановского в этом списке пока еще не было.

ТРАКТ ШЛИССЕЛЬБУРГСКИЙ, НЕУЮТНЫЙ, СЕРЫЙ

Не удовлетворяясь пропагандой, Старик считал необходимым переходить к агитации среди рабочих. Первая листовка, переписанная от руки в четырех экземплярах, была разбросана Бабушкиным на территории Семянниковского завода. Два листка попали в лапы сторожей, но два не пропали — их подняли рабочие, прочитали, распространили, читали вслух в уголках цехов. Это было успехом, и Глеб со Стариком стали составлять новый листок. Кржижановский, серьезно подумывавший о литературной карьере, старался действовать образно, использовал простонародные слова; Старик, напротив, оставался самим собой — он совершенно не пытался подделываться под аудиторию, предпочитая поднимать ее до своего уровня.

Глеб со своим листком завозился, Старик давно уже исписал своим мелким почерком несколько страниц; посматривая искоса, поджидал… Наконец кончил и Глеб. Стали сравнивать.

— Читай первый, — предложил Ильич.

Старику листок Глеба очень понравился.

— Твой текст лучше, — сказал он. — Он пойдет. У тебя — настоящая драма. — Потом подумал немного и сказал задумчиво: — Настоящая драма.

Глеб посмотрел на Старика с сомнением, стараясь убедиться — не шутит ли? Глебу листок Старика понравился гораздо больше — текст был проще, короче и содержательнее. Глеб пробовал убедить его, но тот стоял на своем. Был очень неуступчив иногда, особенно когда касалось дела.

Глеб внимательно перечитал свое творение, останавливаясь на отдельных фразах: «…грусть-то грустью, а работа — работой. Работаем мы всю жизнь на капиталистов, поработаемте-ка на себя. Знаете, есть такая игрушка: надавишь пружину, и выскочит солдат 6 саблей. Так оно и вышло и на Семянниковском заводе, так будет выходить везде: заводчики и заводские прихвостни — это пружина: подавишь ее разок, и появятся те куклы, которых она приводит в движение: прокуроры, полиция и жандармы. Это надо записать каждому рабочему в своем мозгу… Да и какой ему выбор ставит сама жизнь? Превратиться совсем в вьючное животное, которое только тупо смотрит, как на него накладывают одну непосильную тяжесть за другой, — да разве это не равносильно умерщвлению в себе человеческого образа, да и не только в себе, айв своих ближних, всех, для кого живешь и работаешь?.. Уехать в другое место? Но куда? В родной деревеньке одна нищета, кулаки да розги г-д земских начальников; не туда, а оттуда бежит народ в город. Уйти на другой завод или в другой город? Да разве там не одно и то же? Уехать некуда… «Борьбы и знаний!» — вот чего требует от русского рабочего русская жизнь…»

Может быть, и в самом деле неплохая листовка?

Делясь с Зиной впечатлениями о новом стиле работы, заведенном Стариком, и слушая ее рассказы о беседах с рабочими, обучающимися в воскресной школе, Глеб все четче выстраивал в своем сознании значение, формы и масштабы новой работы.

Действительно, то, что было до прихода Старика, при всем желании трудно было назвать боевой революционной организацией. Это, с одной стороны, патриотически настроенные благородные интеллигенты и с другой — отдельные рабочие, стремящиеся к знаниям, к осознанию своей роли в грядущей революции, большей частью рабочие-книжники, книгочеи, серьезные и рассудительные, или, как их называли на заводах, «умственные». Существовали, конечно, периодические собрания, но это были редкие встречи рабочих, связанных в основном личным знакомством, — здесь не было элемента представительства. Шелгунов, Кайзер, Фишер, Фунтиков, Богданов, Князев, Меркулов подбирали себе кружки из знакомых им рабочих, приводили туда знакомых им интеллигентов-пропагандистов, а в случае провала через учительниц вечерних классов вновь нащупывали связи с интеллигентами. Не было организации[1], не было центра. Не было четкого направления борьбы — некоторые склонялись к народничеству, уповая на крестьян; некоторые, признавая Маркса, уповали на капитализм. Рабочие слабо ощущали разницу между социал-демократами, марксистами и народниками.