Кржижановский

Поселились они на уже известной улице Новоприсутственной в доме Брагина. Сам Минусинск, конечно, по сравнению с Тесью имел большие преимущества. Прежде всего привлекал Енисей. Минусинский музей был центром культурной жизни городка, и, если бы не опасение встретиться со «старой ссылкой», Глеб его посещал бы куда чаще. Впрочем, «старая ссылка» была весьма неоднородна по своему составу, и Глеб выделил в ней старого польского революционера, отбывшего каторгу, несгибаемого Кона, который произвел на него большое впечатление и с которым он впоследствии сдружился. Мартьянов, директор музея, ссыльных дел не касался, хотя в целом к ссыльным относился очень сочувственно и всячески им помогал. Ссыльные тоже ему симпатизировали. Глебу запомнились слова, сказанные о Мартьянове:

— Во время баррикадных боев Мартьянов обязательно выйдет на улицу — дома не останется. Он будет собирать на улице для своего музея экспонаты, которые относятся к восстанию.

С библиотекарем у Глеба тоже сложились дружественные отношения, он всегда давал множество книг (большинство из которых шло в Шушенское) и познакомил его со многими новинками литературы, например с произведениями Леонида Андреева.

Зинаида оказалась прекрасной хозяйкой, она сумела сделать так, что их просторная квартира скоро стала славиться не только уютом, но и особой интеллектуальной атмосферой, в которой расцветали самые разнообразные интересы.

Примерно через неделю после переезда к новоявленным минусинцам заехал Старик: он с сомнением посмотрел на больную Эльвиру Эрнестовну, на киснущую Тоню и решил разрубить гордиев узел — отвезти их в Красноярск на лечение. Памятуя, что минусинцы сидят, как обычно, без денег, Старик решительно сказал, что все расходы по поездке он берет на себя. Переночевав, сели на пароход, и в Красноярске Старик проводил Эльвиру Эрнестовну в больницу и, пока лечение не окончилось, из Красноярска не уезжал. Оказалось, что у нее не «нарыв в печени» и не рак, как боялись, а просто последствие сильного ушиба. Она, однако, хотя и чувствовала себя после больницы получше, все время прибаливала. Поэтому в ноябре, когда все очень соскучились по Старику, поехал в Шушу один Глеб — Зина осталась с Эльвирой Эрнестовной.

Старик в это время работал над книгой о российском капитализме. Глеб, чем мог, помогал ему, часами тянулись обсуждения отдельных кусков.

Глеб поражался тому, сколько успел Старик сделать за то время, пока они не виделись. Старик, однако, не был удовлетворен. Он считал, что сделал не так уж много.

— Ты думаешь, я исчерпал всю эту тему? Отнюдь. Тема эта неисчерпаема. Я ввел ряд ограничений: во-первых, я беру вопрос о развитии капитализма в России исключительно с точки зрения внутреннего рынка, оставляя в стороне вопрос о внешнем рынке и данные о внешней торговле. Во-вторых, я ограничился одной только пореформенной эпохой. В-третьих, я взял главным образом и почти исключительно данные о внутренних, чисто русских губерниях. В-четвертых, я ограничился исключительно одной экономической стороной процесса. Но и за всеми указанными ограничениями остающаяся тема чрезвычайно широка.

Поэтому сразу на все вопросы ответить пока не могу — не исследовал. Но вот что вырисовывается. Систематическое употребление машин в сельском хозяйстве с такой же неумолимостью вытесняет патриархального «среднего» крестьянина, с какой паровой ткацкий станок вытесняет ручного ткача-кустаря. А крупная машинная индустрия и в земледелии, как и в промышленности, с железной силой выдвигает требование общественного контроля и регулирования производства. Понимаешь, что получается? Но, слушай дальше, вот какая важнейшая вещь из этого следует. Куда деваются разоренные укрупнением сельских хозяйств хозяйчики? Они мечутся между контрреволюционной буржуазией и революционным пролетариатом. Лишь ничтожное меньшинство мелких производителей наживается, «выходит в люди», превращается в буржуа, а подавляющее большинство либо разоряется совсем и становится наемными рабочими или пауперами, либо живет вечно на границе пролетарского состояния. Чувствуешь, куда ведут эти выводы?