Ксения

— Я заметил, что избегаешь называть меня государем.— Самозванец усмехнулся.— Ты, верно, слышал, что я собираюсь принять титул императора, и потому не можешь решить, как меня величать? Я не серчаю. Нынче сам нахожусь меж двух титулов, сам-то не знаю, как к себе обращаться. Тебе, как человеку ученому, разрешаю называть меня на иноземный манер «вашим величеством».

Михаил склонил голову.

— Кончишь чертеж, а дальше? — спросил Самозванец.

— У меня есть великий замысел.

— Какой же?

— Я мечтаю построить прекрасный город. Готовы все чертежи. Теперь остается найти покровителя, который разрешил бы постройку, дал денег, людей.

— Хм... А ты прыток. Не успел от смерти уйти, как просишь денег. Хотя я прытких люблю. Сам таков. А знаешь ли ты, что в казне нашей пусто?

— Не знаю...

— Ваше величество,— добавил Самозванец.

— Не знаю, ваше величество,— поправился Михаил.

— Для начала мы должны посмотреть, что за город ты собираешься строить.

— Я готов показать чертежи, ваше величество.

— После, после. А пока ты должен доказать свое радение.

— Я готов,— сказал Михаил.

— Поручим тебе сперва то дело, в котором уже отличался.

— Какое ж? — с тревогой спросил Михаил.

— Ездил ты в датские земли за женихом для царевны, в Краков теперь поедешь к моей невесте.

— Ваше величество! — воскликнул Михаил.

Самозванец смеялся:

— Да вот и дьяк Власьев поедет с тобой. Ведь не впервой? Он у нас неотесанный, ты его манерам-то обучи.

— Не в силах я, не по мне...— начал Михаил.

— Поезжай, поезжай,— прервал его Самозванец.— А как с обрученья вернешься, покажешь свои чертежи,— И добавил твердо: — Такова наша воля.

*

Серебряные тенета заплели небеса. А в тех тенетах лазают паучки, каких не заметишь глазом. Иной паучок из тенет выкроит себе малую тенетинку и на том ковре-самолете летает из края в край. От рябины к дубу, от вишни к яблоне. У паучков одно на уме, всласть накататься, пока тепло, пока солнце светит. В сентябре-то солнце устало глядит, все норовит поспать за тучкой. На федорин день кончается всякое лето, а на воздвиженье птица в отлет идет. С этого дня медведь залезает в берлогу. Какой спит да лапу сосет, а какой всю зиму продумает медвежью свою думу. Да, говорят, есть и такой, что сделает в берлоге окошко и смотрит на лес, мечтает. На Сергия, когда капусту в кадки кладут, может и первый снежок пробиться. Возьми тогда кочерыжку, выходи на крыльцо и грызи. Сладок на первом снеге капустный хруст. К покрову уже свадьбы играют. Шумит, веселится деревня, плачет-причитает невеста, поют подружки, колокольцы звенят. А из тех тенеток, что по небу летали, сплетут для младенца серебряную колыбельку. Будет младенец меж облаков кататься, в дудку дудеть да месяц таскать за рожки. Хорош сентябрь! Хоть и золотом мечен, серебряных букв в нем больше. Сентябрь-сере-брень, дорожку нам позолоти, в жилы вгони струю огневую, чтоб за зиму не остыть.

...Последнее время по ночам в душе ее стал разгораться невиданный свет. Он занимался мало-помалу, вытесняя тьму и тяжесть. Ей становилось легко, она наполнялась светом подобно сосуду, высвобождалась из-под одеяла и медленно приподнималась над постелью. «Кажется, я лечу,— говорила она себе,— сон это или явь?» В углу посапывала Настасьица, а она медленно и плавно облетала горницу. Распахивалось окно, и вот она уже парила над соловьиным деревом. Легкое усилие раскинутых рук, она поднимается выше. Город под ней становится незнакомым и малым, только мерцают тусклые огни. Она продолжает взлетать, вокруг нее разливается тепло, вспыхивают искры, ей привольно, свободно, хочется петь...

— Акся, Акся! — испуганный голос Настасьицы.

Не сразу поняла, ответила спросонья:

— Что тебе?

— У тебя голова светится!

— Да что ты? Спи...

— Ой, я так испугалась!

— Привиделось. Спи.

— Акся, можно к тебе? Мне страшно.

— Ну иди.

Теплое тело. Мерцание лампады под образом. Тишина...

*

Повадился хаживать к Ксении чуть не каждый день. Бывал и хмельной. Тогда говорил без умолку, обещал, хвалился.

— Что тебе нужно? Я все могу. Хочешь шапку алмазов? Или коня золотого в полон рост? А вот часы. Посмотри, как хитро да ладно устроены, они флейтой играют, в них цифирь бежит. Зимой буду строить адскую пушку о двенадцати дул, сам придумал. Пушка выпалит, снесет целый город. Хочешь, назову ее «Ксения». Ха-ха-ха! Нет, ты почище той пушки будешь. Сказать по правде, я тебя боюсь, ей-богу. Ты ведь знаешь, я храбр. В бой да с рогатиной на медведя милое для меня дело. Я никого не страшусь. Кроме тебя. За то и ставлю тебя высоко. Другой бы давно тебя скрутил, к ногам своим бросил, а я не могу. Я хочу твоей милости да любви.

В другой раз был мрачен и толковал: