Ксеноцид

— Именно так он и сказал. Тогда император приказал ювелиру разрубить породу и отполировать ее, и после этого на свет показался драгоценный камень. Его назвали «Нефритом мастера Го». Хань Фэй-цзы, до сего момента ты не опозорил данного тебе имени, поэтому, я уверен, ты поступишь так же, как тот император: ты прикажешь, чтобы породу разрубили и отполировали, и тогда сам обнаружишь, что внутри сокрыт камень неизмеримо драгоценный.

Отец Цин-чжао лишь покачал головой:

— Когда эту историю изложил настоящий Хань Фэй-цзы, смысл ее он объяснил иначе: нефрит суть закон, и правитель должен таким образом строить свою политику, чтобы в государстве не осталось места ненависти, чтобы советники и народ не стремились возобладать друг над другом.

— Так я объяснял эту историю, когда говорил о создателях законов. Только глупец может счесть, что у истинного предания всего одна сторона.

— Мой господин вовсе не глуп! — вырвалась вперед Ванму и встала прямо перед призраком. В который раз за сегодняшний день Цин-чжао была поражена ее поступком. — Как не глупа моя хозяйка, как не глупа я! Неужели ты думаешь, мы не узнали тебя? Ты — таинственная программа Демосфена. Это ты спрятала от всех флот на Лузитанию! Я когда-то думала, раз твои труды так справедливы, честны и правдивы, значит, и ты должна быть хорошей, а теперь я убедилась — ты лгунья и обманщица! Это ты выдала документы отцу Кейкоа! А теперь, чтобы прикрыть свою ложь, ты прикинулась достопочтенным предком моего хозяина!

— Я избрала это лицо, — спокойно возразил призрак, — чтобы его сердце открылось навстречу правде. Он не был введен в заблуждение, а я и не пыталась обмануть его. Он с самого начала понял, кто я такая.

— Успокойся, Ванму, — приказала Цин-чжао.

Временами эта служанка настолько забывается, что вступает в беседу без всякого разрешения говорящих с богами.

Призрак замигал и пропал, на его месте возникло открытое, прекрасное лицо девушки-азиатки. И голос тоже изменился, он стал мягким, гласные запели, некоторые слова зазвучали настолько певуче, что практически ускользали от внимания.

— Хань Фэй-цзы, мой милый опустошенный человек, иногда в жизни наступает такой момент, когда правитель остается один, все друзья отрекаются от него, и тогда лишь он может изменить положение. Но сначала он должен снова наполнить жизнь содержанием, стать единым, открыть себя самого. Ты прекрасно знаешь, что истинно, а что — нет. Ты знаешь, что это послание действительно было послано тебе Кейкоа. Ты понимаешь, что те, кто правит от имени Звездного Конгресса, достаточно бессердечны, чтобы создать расу людей, которые благодаря своим способностям достойны называться властителями Вселенной, а затем лишить их ног, чтобы обуздать, сделать из них слуг, вечных советников.

— Только не показывай мне ее лица, — взмолился Хань Фэй-цзы.

Призрак пошел рябью. Над дисплеем вознеслась другая женщина, платьем и прической принадлежащая другой эпохе, с глазами, исполненными мудрости, лицо ее, казалось, не поддавалось влиянию лет. Она не стала говорить, она словно песню пропела:

Безутешно скорблю, горько плачу без слез —
Их в иссякшем источнике нет.
В область Чу устремляются мысли мои
За сплошную гряду облаков.
Где-то в той стороне, далеко-далеко,
Затерялся любимого след[10]

.

Хань Фэй-цзы склонил голову и заплакал. Цин-чжао сначала была поражена до глубины души, но затем ее сердце наполнилось гневом. Как бесстыдно эта программа манипулирует отцом, какой позор — отец оказался слаб перед ее столь очевидными целями! Это стихотворение Ли Цин-чжао, повествующее о разлученных влюбленных, было одним из самых печальных. Отец, должно быть, хорошо знал и любил стихи Ли Цин-чжао, иначе он бы не выбрал для первой дочери имя великой женщины. А эту песнь он, наверное, когда-то пел своей возлюбленной Кейкоа, прежде чем ее отняли у него и увезли на другую планету. «Затерялся любимого след» — ну конечно!

— Меня тебе не обмануть, — холодно произнесла Цин-чжао. — Я хорошо понимаю, что сейчас передо мной наш заклятый враг.

Воображаемое лицо поэтессы Ли Цин-чжао смерило ее презрительным взглядом.

— Ваш заклятый враг — те, кто заставил вас кланяться долу, словно прислугу, и половину жизни посвящать бессмысленным ритуалам. Это сотворили с вами мужчины и женщины, руководствующиеся единственным желанием — поработить вас; и они настолько преуспели в содеянном, что теперь вы гордитесь своим рабством.

— Я раба богов, — ответствовала Цин-чжао, — и я рада этому.

— Возрадовавшийся своему рабству раб и есть.

Произнеся это, призрак повернулся к Ванму, которая все еще лежала, уткнувшись головой в пол.

Только тогда Цин-чжао поняла, что все это время Ванму просила у нее прощения.

— Ванму, встань, — прошептала она.

Но Ванму не подняла головы.

— Ты, Си Ванму, — произнес призрак, — посмотри на меня.