Ксеноцид

И он был прав: она обходилась с собой куда более нетерпимо, чем требовала ситуация. Она приносила больше жертв, чем диктовала необходимость, и требовала от него того же. Дело было не в том, сколько обличительных статей напишет Демосфен за время полета. Куда важнее было, сколько людей прочтут и поверят написанному ею, сколько из них потом задумаются, начнут говорить и действовать как враги Звездного Конгресса. Возможно, очень важную роль играла надежда, что кое-кто внутри бюрократической элиты самого Конгресса, благодаря ее эссе, вспомнит о человечности и тем самым внесет раскол в доводящие до сумасшествия своей казенностью и холодностью ряды. Наверняка кое-кто, прочитав труды Демосфена, изменится. Немногие, хотя, может, и этого достаточно. И тогда, может быть, Звездному Конгрессу воспрепятствуют стереть с лица Вселенной Лузитанию.

Если же нет, она, Джакт и люди, которые стольким пожертвовали, покинув Трондхейм, достигнут Лузитании как раз вовремя, чтобы развернуть корабль и спасаться бегством или быть уничтоженными вместе с остальными обитателями планеты. Так что не стоит винить Джакта, что он хочет больше времени быть с ней. Это полностью ее вина, это она уперлась в своем решении каждую свободную минуту проводить в кропании пропаганды.

— Значит так: ты повесишь на двери табличку, а я приду и проверю, не уединился ли ты там с кем-нибудь еще.

— Женщина, ты заставляешь мое сердце трепетать, подобно подыхающей камбале, — ответствовал Джакт.

— Ты так романтичен, когда начинаешь изъясняться как рыбак, — улыбнулась Валентина. — Вот уж дети посмеются, прознав, что ты не смог продержаться и трех недель, чтобы не подкатить ко мне с неприличным предложением.

— У них наши гены. Даже когда мы разменяем второе столетие, и тогда им придется запирать нас в разных комнатах, чтобы мы вели себя пристойно.

— Я разменяла уже четвертое тысячелетие.

— Когда, о, когда же мне ждать вас в покоях, моя Древнейшая?

— Когда я закончу передавать статью.

— И сколько времени это займет?

— Немного, если ты наконец уберешься и оставишь меня в покое.

Глубоко вздохнув, скорее притворно, чем в тоске и отчаянии, он понуро побрел по выстланному ковром коридору. Мгновение спустя там, где скрылся Джакт, что-то загремело, и она услышала, как он громко заорал от боли. Само собой, в очередной раз притворяясь: в первый же день полета он случайно ударился головой о металлическую балку и с тех пор начал проделывать это специально, смеха ради. Конечно, вслух никто не смеялся. Семейная традиция не позволяла смеяться, когда Джакт откалывает очередную шутку, но Джакт вовсе не относился к числу людей, которым требуются внимание и одобрение окружающих. Он был сам себе зрителем; ни один мужчина не сможет стать моряком и всю жизнь вести за собой людей, не обладая чувством независимости. Насколько Валентина знала, она и дети были единственными людьми, в которых он позволил себе нуждаться.

И все равно даже к ним он был не настолько привязан, чтобы навсегда распрощаться с бурной рыбацкой жизнью. Он отсутствовал дома днями, неделями, а иногда и месяцами. Сначала Валентина не раз отправлялась в плавание вместе с ним, в ту пору они и минуты не могли провести друг без друга. Но спустя несколько лет голод любви уступил место терпению и вере; когда он уходил в рейд, она погружалась в исследования и писала книги, а когда он возвращался, посвящала время только ему и детям.

Дети порой жаловались: «Вот бы папа вернулся домой, тогда бы и мама вышла из своей комнаты и поговорила с нами». «Я была не лучшей матерью, — подумала Валентина. — Чистая случайность, что дети выросли такими хорошими людьми».

Статья зависла над терминалом. Остался последний штрих. Под текстом, прямо по центру, она поместила курсор и напечатала имя, под которым увидели свет все ее предыдущие работы: Демосфен.

Это имя придумал для нее старший брат Питер, когда они были совсем детьми, пятьдесят лет… нет, три тысячелетия тому назад.

При одной мысли о Питере она напряглась, внутри у нее все похолодело и вместе с тем обдало жаром. Питер, злобный, жестокий человек, чей ум был настолько утончен, коварен и опасен, что он управлял ею, когда ей было каких-то два годика, а когда ему исполнилось двадцать, он управлял уже всем миром. Когда они были еще детьми и жили на Земле, в двадцать втором веке, он изучал философские труды великих людей прошлого и настоящего, и не просто ради того, чтобы овладеть их идеями — это он схватывал на лету, — а чтобы научиться изъясняться так, как они. Проще говоря, научиться выражаться как взрослый. Когда ему наконец удалось это, он обучил тому же Валентину и заставил ее писать под псевдонимом Демосфен демагогические статейки на политические темы. Сам же принялся за возвышенные мудрые эссе, выбрав себе имя Локи. Затем они запускали работы в компьютерные сети и таким образом через несколько лет проникли в святая святых политики.