Ксеноцид

Квару до глубины души потрясла молитва.

– Уберегите дочь свою, матерь нашу, защитите ее от… от печали и гнева и скажите ей, что мы любим ее, что вы любите ее и что… Бог любит ее. А если это не так, попросите Бога, чтобы Он полюбил ее и не позволил совершить необдуманное.

Квара никогда не слышала, чтобы кто-нибудь так молился. Молитвы всегда заучивались наизусть или были записаны на бумаге. «Это же бессвязный поток слов. Но ведь и ос Венерадос не похожи на остальных святых и благодетелей. Они приходятся нам бабушкой и дедушкой, пусть даже мы никогда в жизни их не видели».

– Скажите Богу, мы уже достаточно натерпелись, – продолжала Эла. – Мы должны распутать этот клубок. Свинксы начали убивать людей. Этот флот, который должен уничтожить нас… Десколада, которая все время старается умертвить нас… Члены нашей семьи ненавидят друг друга. Бабушка, дедушка, помогите нам справиться со всем этим, а если вы не знаете, что нам надо делать, то попросите Бога, чтобы он научил нас, потому что дальше так продолжаться не может.

На мгновение воцарилась тишина. Эла и Квара тяжело дышали.

– In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, – произнесла Эла. – Amen[24].

– Amen, – одними губами повторила за ней Квара.

Затем Эла обняла сестру, и они расплакались. Ночь густым покровом укрыла их.

Валентина была крайне удивлена, обнаружив, что на собрании, созванном по поводу чрезвычайного положения, присутствуют только мэр и епископ. Но она-то тогда здесь при чем? Она не избиратель, не представитель власти.

Мэр Ковано Зулжезу любезно предложил ей стул. Обстановка в личном кабинете епископа выглядела весьма элегантной и приятной для глаз, но все стулья были специально сделаны так, чтобы причинить или боль, или неудобство. Узкое сиденье не позволяло расслабиться, приходилось сидеть на стуле прямо, как палка, с трудом умещаясь на нем. И спинка составляла с сиденьем точно прямой угол, никоим образом не пытаясь повторить формы человеческого тела. Кроме того, спинка была настолько высокой, что словно давила на затылок, заставляя наклонять голову. Просидев на таком стуле некоторое время, волей-неволей приходилось нагибаться вперед и упираться руками в колени в поисках опоры.

«Может быть, в этом и кроется смысл, – подумала Валентина. – Стулья специально сделаны так, чтобы заставить тебя склониться перед Богом».

А может, причина лежала куда глубже. Стулья заставляли посетителя почувствовать неудобство и задуматься об иной, бесплотной жизни. Умерщвляй плоть свою, дабы вознестись духом.

– Вы, я вижу, немного смущены, – заметил епископ Перегрино.

– Я могу понять, почему потребовалось это чрезвычайное собрание и почему вы решили обсудить положение дел вдвоем, – ответила Валентина. – Вот только зачем вам понадобилась я? Вести протокол?

– Какое смирение! – улыбнулся Перегрино. – Мы просто читали твои труды, дочь моя, и проявили бы огромную глупость, не обратившись к тебе за советом в столь трудные времена.

– Мудр будет мой совет или глуп – не знаю. Чем смогу – помогу, – сказала Валентина. – Но на вашем месте я бы на многое не рассчитывала.

Здесь мэр Ковано решил прервать разгоревшуюся дискуссию и обратиться к основной теме собрания.

– Накопилось множество насущных проблем, – начал он, – но у нас не будет возможности разрешить их, если мы не справимся с самой неотложной. Прошлой ночью в доме семьи Рибейра произошла небольшая ссора…

– Ну почему лучшие умы нашей колонии обязательно должны быть обращены к самому несговорчивому и неспокойному семейству? – горестно пробормотал епископ.

– Вы не совсем правы, епископ Перегрино, – ответила ему Валентина. – Они отнюдь не самая беспокойная семья в поселке. Просто их внутрисемейные раздоры производят наибольшее волнение на поверхности общественной жизни. В остальных семействах также случаются бури, и куда более сильные, только вы не замечаете этого, потому что они не отражаются на Милагре.

Епископ с глубокомысленным видом кивнул, но, как почему-то показалось Валентине, его несколько задело, что она поймала его на столь очевидной ошибке. Хотя, насколько она могла предвидеть, эта «ошибка» могла многим выйти боком. Если епископ и мэр вдруг сочтут семью Рибейра более беспокойной, чем есть на самом деле, они могут утратить веру в Элу, Миро, Новинью – в общем, во всех тех, в ком Лузитания больше всего нуждается, чтобы благополучно выбраться из надвигающегося кризиса. Вскоре каждый человек будет на счету. Может понадобиться помощь даже Грего и Квары, наиболее несдержанных и незрелых отпрысков семьи Рибейра. Квим уже потерян, а ведь он, пожалуй, был лучшим из них. Глупо было бы лишиться поддержки и всех остальных, однако, раз уж администрация колонии начала относиться к семейству Рибейра как к некоему коллективу, вскоре начнут сомневаться и в каждом по отдельности.