Ксеноцид

«Мой крест? Неужели это то, что я несу, – тяжелое и постоянно мешающее, пригибающее к земле? А я-то думал, что это мое тело».

– Я не знаю, что сказать тебе, Миро. Я долго тосковала по тебе. Иногда, мне кажется, я тоскую по тебе и сейчас. Потерять тебя – в качестве надежды на будущее, я имею в виду, – было наилучшим выходом из положения, вот что я потом поняла. У меня хорошая семья, хорошая жизнь, и ты когда-нибудь обретешь то же самое. Но потерять тебя как друга, как брата – это было невыносимо. Я чувствовала себя покинутой, я не знаю, как я справилась со всем этим.

«Лишиться тебя как сестры было совсем не трудно. У меня хватает сестер».

– Ты разбиваешь мне сердце, Миро. Ты так молод. Ты не изменился – с этим трудно свыкнуться. За тридцать лет ты ни капли не изменился.

Миро больше не мог сохранять молчание. Он заговорил, по-прежнему не поднимая головы. И заговорил слишком громко для середины мессы.

– Да неужели? – почти выкрикнул он.

Он поднялся на ноги, ощущая на себе любопытные взгляды оборачивающихся людей.

– Неужели? – Голос его застревал в гортани, превращался в неразборчивое мычание, но Миро ничего не мог с собой поделать. Покачнувшись, он выбрался в проход и наконец обернулся к ней. – Ты таким меня запомнила?

Она потрясенно смотрела на него. Что же ее так потрясло? Невнятная речь Миро, его корявые движения? Или он просто не оправдал ее надежд, не превратил их встречу в сцену долгожданного примирения из дешевого романчика, которую она рисовала себе последние тридцать лет?

Ее лицо практически не постарело, но это была и не Кванда. Женщина средних лет, располневшая, с морщинками у глаз. Сколько же ей сейчас? Пятьдесят? Почти. Что этой пятидесятилетней женщине от него надо?

– Я даже не знаю тебя, – сказал Миро.

Прихрамывая, он добрался до двери и вышел в солнечное утро.

Он пришел в себя, когда без сил свалился в тени какого-то дерева. Кто это, Корнерой или Человек? Миро попробовал вспомнить – ведь он покинул эти места всего несколько недель назад, не так ли? Но когда он улетал, дерево Человека невысоким росточком поднималось над землей, а теперь оба дерева выглядели примерно одинаково, и он никак не мог припомнить, где же был убит Человек – выше по склону от Корнероя или ниже? Впрочем, это не имело значения – Миро было нечего сказать деревьям, а у них не было ничего, что можно было бы поведать ему.

Кроме того, Миро ведь так и не успел выучиться древесному языку. Никто из них до той ночи даже не подозревал, что постукивание палочками по дереву – в действительности язык, об этом узнали только тогда, когда для Миро все было кончено. Эндер умел говорить на нем, и Кванда, и, может, еще с полдюжины обитателей Милагре, но Миро никогда не выучится этому языку, потому что скрюченные пальцы не в состоянии удержать палочки, выбивать ритм. Просто еще один вид речи, который теперь ему стал абсолютно ни к чему.

– Que dia chato, meu filho.

Вот этот голос никогда не изменится. И отношение тоже: «Что за мерзкий денек, сын мой». Набожный и в то же время насквозь фальшивый, то есть таким образом насмехающийся над самим собой с обеих точек зрения.

– Привет, Квим.

– Увы, теперь отец Эстеву.

Сегодня Квим был при всех священнических регалиях – облачение и все такое прочее. Подобрав свои одеяния, он присел на вытоптанную траву перед Миро.

– Ты отлично выглядишь, – заметил Миро. Квим заметно изменился. В детстве он был закомплексованным и очень набожным мальчиком. Столкновение с реальным миром, вместо того чтобы насытить его ум теологическими теориями, оставило на его лице множество морщинок, похоже, он приобрел сострадание. – Прости, я учинил скандал на мессе.

– Да? – удивился Квим. – Меня там не было. Ну, вернее сказать, на мессе-то я был, просто в соборе не присутствовал.

– Причащал рамен?

– Детей Господних. Церковь давно подыскала определение всем чужеземцам. Нам не пришлось дожидаться классификации Демосфена.

– Я думаю, тебе не следует так задирать нос, Квим. Не ты изобретаешь определения.

– Давай не будем ссориться.

– Тогда давай не будем лезть, когда другие люди думают о своем.

– Достойное возражение. Вот только дело в том, что ты расположился в тени одного из моих друзей, с которым мне хотелось бы побеседовать. Мне показалось более вежливым сначала немного поговорить с тобой, прежде чем я начну стучать по Корнерою палочками.

– Это Корнерой?

– Можешь поздороваться с ним. Я знаю, он с нетерпением ждал твоего возвращения.

– Я никогда не был знаком с ним.

– Зато он о тебе все знает. Мне кажется, Миро, ты сам не понимаешь, каким героем ты стал для всех пеквениньос. Они помнят, на что ты пошел ради них и чего тебе это стоило.

– А им известно, что может получиться так, что мой поступок дорого обойдется не только мне, но и всем живущим на Лузитании?

– В конце концов мы все предстанем перед судом Божиим. Если на небеса вознесется разом целая планета, единственное, о чем следует беспокоиться, – чтобы никакое существо, чья души с радостью будет причислена к сонму святых, не взошла туда некрещеной.

– Так тебе, значит, наплевать?