Ксеркс

Через три дня Демарат не сидел, как он надеялся, на пиру в честь обручения его с Гермионой, а писал тайнописью письмо, чтобы отправить его в Спарту с доверенным и быстрым гонцом; «Демарат Ликону. Радуйся. В Коринфе я проклял тебя. А теперь ликуй: ты моя единственная надежда. Я буду с тобой, куда бы ни привела дорога — на Олимп или в Аид. Тартар разверзся у моих ног. И ты должен спасти меня. Я в смятении, понимаешь ты это? Скажи сам, есть ли у меня основание для беспокойства? Вчера, когда Гермипп украшал гирляндами свой дом и ждал гостей на пир, внезапно возвратился с Эвбеи Фемистокл. Он отвёл нас с Гермиппом в сторонку. «Главкон жив, — сказал он, — и с божьей помощью мы докажем его невиновность». Гермипп немедленно отменил помолвку. О причине не знает никто, даже Гермиона. Фемистокл отказался входить в подробности. Главкон жив... я не могу думать ни о чём другом. Где он? Что делает? И скоро ли новость распространится по всей Элладе? Услышав о его смерти, я затрепетал. Однако теперь, зная, что он жив, я погрузился в глубины ужаса! Пришли Хирама. Только он, этот змей, сумеет отыскать моего врага, пока не стало чересчур поздно. Торопи победу Мардония. Хайре».

«Главкон жив». Демарат описал лишь наименьший из своих страхов. Всего лишь два слова, но их было довольно для того, чтобы превратить оратора в самого несчастного из жителей Эллады и в самого покорного из несчётных рабов Ксеркса.

Глава 3

Персы снова вступили в Аттику, и афиняне — точнее, те немногие из них, кто рискнул вернуться домой на зиму, вновь бежали со всем движимым имуществом на Саламин или в пределы Пелопоннеса. В Спарту со всей поспешностью отправилось посольство во главе с Аристидом, чтобы в последний раз попытаться договориться с упрямыми эфорами и заставить их выставить пехоту, способную остановить агрессора. В противном случае, открыто сказал Аристид, афинянам придётся пойти на союз с Мардонием.

К удивлению афинских вождей, успевших привыкнуть к дорийскому упрямству, после десятидневных задержек и извинений — надо же отпраздновать спартанский праздник Гиацинтеи — эфоры вывели в поле всё своё войско. Десять тысяч тяжеловооружённых гоплитов вместе с лёгкой пехотой, илотами[44], вышли на север под командованием полководца Павсания[45], правившего в качестве регента за юного сына Леонида. Подобным образом и все союзники Лакедемона — коринфяне, сикионцы, элийцы, аркадийцы — заторопились к Истму. Все, кто любил Элладу и успел уже впасть в отчаяние, возликовали. Наконец сражение состоится и на суше и варварам придёт конец.

Афинскую колонию в Трезене охватило волнение. Собрался Совет стратегов и проголосовал за решительное сражение с находившимся в Беотии войском Мардония. Аристид должен был привести ещё пять тысяч воинов. На море Фемистоклу предстояло увести все исправные корабли к Делосу, встретиться там с флотилиями союзников и убедить спартанского адмирала напасть на берега Эгеиды, постучавшись в двери самого Ксеркса. Из десяти стратегов громче всех призывал к немедленным действиям Демарат, и голос его звучал столь громко, что Фемистокл посоветовал ему не забывать об осторожности. Гермипп был уже стар, однако люди доверяли ему, а потому назначили командовать войском своего племени. Демарат должен был сопровождать Аристида в качестве основного помощника: дипломатическая подготовка его казалась весьма уместной при улаживании неизбежных трений между союзниками. Кимону предстояло отправиться с Фемистоклом, как и всем остальным, кто сумеет это сделать. Среди приготовлений личные проблемы как-то забылись. Гермипп и Демарат дружно объявили, что замужество Гермионы не состоялось по причине предстоящих военных действий. Старый элевсинец так и не рассказал дочери — и даже своей жене, — почему он изменил собственное решение и не стал принуждать Гермиону к замужеству. Молодая вдова поняла, что получила передышку. Насколько долгой она окажется, знали одни только боги, но Гермиона благодарила Геру за каждый полученный ею день отсрочки. А потом наступило утро, когда отцу пришлось выступить в поход. Дочь по-прежнему любила родителя, невзирая на всё горе, которое он принёс ей. Она полагала, что к подобным действиям его принуждала забота о ней. Гермиона покрыла ярким узором ленты, которыми завязывался панцирь, украсила красными и синими вышивками плащ таксиарха. Расставаясь, Гермиона поцеловала отца. Когда дверь за его спиной закрылась, Гермиона и Лизистра обнялись. Обе они уже отдали Элладе всё, что у них было, и теперь должны ждать решения Афины.