Ксеркс

И степняки хлынули горным потоком. Комья земли летели из-под копыт коней. Закричали наездники, зазвенели копья о щиты, застонали умирающие, поднялось облако пыли. Спартанский напев умолк. На мгновение вся длинная фаланга замерла и прогнулась по всей длине. А потом пыль развеялась, и голоса спартанцев загремели снова. Половина степняков возвращалась назад с обломанными копьями, на покрытых ранами конях. Остальные… Фаланга двигалась, переступая через обагрённые трупы людей и животных. Спартанцы шли вперёд под голоса труб и воинский напев.

В этот миг страх впервые прикоснулся к сердцу Мардония, сына Гобрии, и он обратился к тысяче отборных всадников, окружавших его, — не саков, а персов и мидян, доблестных и властных, людей, пришедших побеждать:

— Следуйте за мной, как шли ваши отцы за Киром Непобедимым и Дарием Безупречным. За честь Ирана и Царя Царей!

— За честь Ирана и Царя Царей! — вскричали отборные.

Всё войско присоединилось к их крику. Мардоний повёл свою конницу на правый фланг спартанцев — туда, где посреди своих телохранителей шёл Павсаний.

Старые лакедемоняне во дни, когда события эти отошли в прошлое и когда в каждом, кто сражался при Платеях, эллинская молодёжь видела чуть ли не бога, рассказывали о том ударе персидской конницы, заставившем отступить фалангу.

И всегда прибавляли: «Только не говорите, что варвары не умели ни сражаться, ни умирать. Пусть так говорят глупцы, но не мы, сражавшиеся при Платеях. Наша первая линия рассыпалась в мгновение ока. Питанатскую мору изрубили в куски. Сама Афина Промахос, Афина Воительница, и Арес, Опустошитель городов, отступили бы под ударом Мардония».

Спартанцы остановились. А конная тысяча — точнее, то, что от неё осталось, — подалась назад, под прикрытие стены щитов, разъярённая, непобеждённая, но отступившая.

Тут наконец фаланга сошлась с персидской пехотой, оградившей себя стеной плетёных щитов. Среди и спартанцев и ариев были такие, которым довелось участвовать в десятках битв, но подобной не помнил никто. Персы, знавшие греческий язык, услышали слова, заставлявшие каждого эллина сражаться за десятерых:

— За Леонида! За Фермопилы!

Приказов не было слышно, голоса труб и те потонули в грохоте битвы. Каждый дрался на своём месте, зная, что ему надлежит сразить врага. Стена персидских щитов начала медленно прогибаться, как оттянутая верёвка. А потом она лопнула. Мгновение — и гоплиты-эллины погнали перед собой лёгкую азиатскую пехоту, скашивая её, словно коса колосья. Персидская пехота отступала, ибо в своих лёгких панцирях, с короткими копьями она не могла сопротивляться спартанцам, однако силы варварского войска ещё не были исчерпаны. Много раз Мардоний водил вперёд персидскую конницу, и каждый откат был лишь прелюдией к новому, ещё более могучему удару.

— За Мазду, за Иран, за Царя!

Боевой клич князя превращал его всадников в демонов, которые бились с богами. Фаланга получала могучие удары, даже останавливалась, но не разрывалась и шаг за шагом, сажень за саженью оттесняла варваров. И каждый раз кличу Мардония отвечали грозные голоса:

— За Леонида! За Фермопилы!

Казалось, жизнь Мардония охраняли боги. Он всегда находился в самом центре сражения. Белый нисейский конь лебедем налетал на лаконские копья. Если бы доблесть одного человека могла решить исход сражения, отвага Мардония была бы способна сотворить чудо. И всегда под стрелами за ним следовал всадник в серебряном панцире на лёгкой кобыле, также остававшийся невредимым. Но когда битва затянулась настолько, что мужи начали падать от усталости, тесноты и жары, князь отъехал в сторону на возвышение, откуда, став возле сельского храма Деметры, он мог следить за ходом сражения. Он увидел, что арии медленно отступают, отходят на шаг, на полшага, но неуклонно отодвигаются под натиском фаланги. Тогда он послал гонца:

— Езжай к Артабазу. Пусть возьмёт с собой из лагеря всю охрану, всех мужчин, каждого евнуха, который способен держать копьё, и немедленно ведёт их сюда. Иначе мы проиграем битву.

Вестник ткнул в бока коня шпорами и спустился с холма. Мардоний же повернул коня и направил его в самое пекло.

— За Мазду, за Иран, за царя! — прокатился над полем брани его могучий голос.

Персидские вельможи, знавшие одни только победы, возобновили натиск. Последний их удар оказался самым жестоким. Фаланга прогнулась, как натянутый лук. Персидские пехотинцы, не думая о себе, бросались на греческие копья и переламывали их голыми руками. Мардоний никогда не гордился своим воинством так, как в этот час. У него были все основания для гордости, однако бойцовский пыл был потрачен понапрасну. Волна персов отхлынула, спартанцы вновь сомкнули ряды, и Мардоний понял, что люди его сделали всё, что могли. Они сражались с рассвета. Разве не сам Мазда восстал против персов? Разве не достаточно сил отдано за нежащегося в Сардах Царя Царей?

— За Мазду, за Иран, за Царя!