Погоды стояли изумительные. Октябрь в самом разгаре. Сухой и
достаточно теплый, что способствовало и хорошему настроению, и
состоянию здоровья – ни тебе промокших ног, ни тебе красных носов.
Вечером пахло кострами и дорогами. Непередаваемый аромат выхлопов, дыма, свежего асфальта – кому-то в зиму вздумалось латать трассу – и
все-таки нереально красивой осени. И, если бы Щербицкий не был
озабочен желанием срочно найти выпивку, то в свете фонарей вполне мог
бы поймать свое вдохновение. Но в этот вечер его вдохновение пребывало
на дне бутылки с зеленым змием.
За тем и приволок Лукина в любимый «Мандарин» на Шулявке. Где, расположившись на одном из ослепительно оранжевых диванчиков
поблизости от бара и вооружившись мартини, с чувством выполненного
долга один из талантливейших писателей современности изрек:
- Сегодня «Мандарин», завтра «Апельсин»… Не, вообще, цитрусовые
полезны…
- А доконают тебя киви, - расслабленно проговорил Егор.
- Пофиг… своя выгода у тебя будет даже от дохлого меня. Прикинь.
Посмертный очерк. Прям сегодня напишу.
- Пиши, я обязательно воспользуюсь.
В том, что Щербицкий способен на «прям сегодня», засомневаться
пришлось буквально в течение ближайших двадцати минут. Глядя на то, какой он взял темп, оставалось только вздыхать и прикидывать, в котором
часу это закончится.
Щербицкий был гением. Это знали все. Но, как всякий гений, он по-своему
сходил с ума. Причем корень зла заключался не в алкоголизме.
Алкоголизмом в прямом смысле слова Щербицкий не страдал. Страдал он
по бабе. В смысле – по жене. Ревновал ее дико и преимущественно
совершенно беспочвенно, доходя до маразма. Приблизительно раз в
полгода после грандиозного скандала Алла Щербицкая выгоняла Валеру из
дому. И тогда у него начинался «период», а в этот период шефство над ним
брали его друзья. Потому что Валера – гений, гениев беречь надо.
По всей видимости, в этот вечер ангелом-хранителем Валеры был Лукин. И
ему оставалось только смириться, смотреть, как Щербицкий один за другим
вливает в себя бокалы мартини, и следить, чтобы хоть немного закусывал.
Что, впрочем, не мешало ему оглядываться по сторонам, лениво наблюдая
за барменом, который с непроницаемым лицом внимал заигрываниям
полуголой девицы, заказывающей у него очередной коктейль. Потом
переключил внимание на танцующих. Тех было еще немного – в основном
все догонялись до подходящего состояния по углам заведения. Некоторое
время послушал то, что вещал ему гениальный друг, который среди
колоритных характеристик жены выдавал неожиданные, но здравые мысли
о проекте, предложенном Егором. Причин для такого предложения имелось
две: отвлечь Ольгу от Озерецкого и привлечь Валеру к полезному занятию.
Щербицкий снова вернулся к воспоминаниям о благоверной, и Лукин
отвернулся в поисках нового объекта для наблюдений, когда мимо него
двое здоровенных охранников провели под белы рученьки упирающуюся
барышню. Тонкие барышневы ножки заплетались едва ли не в косичку и
забавно смотрелись, выглядывая из-под объемной серой толстовки со
смешным ежом на животе. Изумрудная, будто змейка, прядь в ее светлых
патлах показалась знакомой. А уж громкий, но низкий голос, которым она
верещала, перекрикивая музыку, сомнений не оставлял – не далее, чем
несколько часов назад этот самый голос с видеофильма трындел что-то
крайне увлекательное о том, как общаться с местным населением Нигерии.
Сейчас же интонации были другие. Просяще-возмущенные.
- Лёёёёёня! Ребяяяяяят! Ну я Лёёёнечку найду и свалю-уууу! Ну честно!
Лёёёёёёёня!
Лукин вскочил одновременно с осознанием того, что мимо него только что
проволокли Руслану Росохай. Ту самую, по прозвищу Росомаха.
Росомаха, между тем, каким-то диким образом умудрилась вывернуться из
цепких лап охранников, но при этом навернуться о ногу неопознанного
происхождения – то ли кого-то из встречавшихся им на пути людей, то ли
конвоиров, то ли свою собственную. Этого она не поняла, но, приземлившись на пол затылком и увидев над собой холеное, но
недоуменное лицо Лукина, успела задуматься о том, как вообще
умудрилась эдак вляпаться.
Хотя что тут удивительного при таком-то погонялове?
Глава 2
забредает из присущего ей духа авантюризма.
Это утро начиналось вполне себе обыкновенно, как начинались все ее утра
в Киеве.
Будильник переключился на отметку 5:30 и зашелся трелью. Руська
открыла один глаз и хмуро поздоровалась с вновь пришедшим днем.
Затем, чтобы уже в 5:45 упакованной в кроссовки и спортивный костюм, с
наушниками, торчащими из-под шапки, отправиться на пробежку. И
следующие законные сорок пять минут она традиционно провела с