Кто боится вольных каменщиков

А.П. Серьезно ли это все — я имею в виду, действительно ли серьезно, в вашем случае?

Дж. Б. Да, это очень серьезно для меня. Мне неважно, серьезно ли это само по себе или нет, истинно ли, полезно ли. Все, что я знаю, это то, что это помогает мне в моей борьбе с… пустотой.

А.П. Вы имеете в виду, что чувствуете пустоту в своей жизни, в работе и все такое?

Дж. Б. Да, я так чувствую, и думаю, что мне необходимо как следует подготовиться к такой жизни, которая станет еще более пустой в будущем. Поэтому я считаю, что необходимо что-то делать. Но я никогда не скажу этого своей жене или даже ближайшим друзьям по ложе, нет! Да, насколько я понимаю, наши ритуалы могут помочь мне быть лучше подготовленным к встрече с ней.

А.П. С кем?

Дж. Б. Со смертью. Пределом пустоты. Я предпочел бы встретить окончание своих дней в своей ложе. Для меня это было бы в сотни раз лучше, чем угаснуть в вонючем кондоминиуме в Майами, в компании тысяч старых пар в шортах и бикини — «загорелых овощей», как я их называю. Нет, лучше уж сдохнуть в канаве.

А.П. [чувствуя все большую симпатию к нему]. Значит, если я вас правильно понимаю, Вы не видите никакой позитивной причины быть масоном, только негативную. То есть, если бы вы не чувствовали пустоты в своей жизни, вы никогда не стали бы членом Братства, так?

Дж. Б. Не совсем. Я вступил в него, потому что это было респектабельно и модно, а не вышел из него по причине своих попыток преодолеть пустоту. Но подумайте, разве пустота сама по себе не является, так сказать, негативнопозитивной? Пустота поможет подготовиться к тому, что является самым пустым. Даже если я один в своей ложе верю в ее символы смерти, они дают мне утешение[327].

Необходимо еще раз, в этой связи, подчеркнуть тот факт, что, когда роль ритуала ослабляется или угасает совсем, религия (неважно, естественная или искусственная), или религиозная традиция (неважно, настоящая или изобретенная), неизбежно будет развиваться в соответствии с одной из двух тенденций: либо тенденцией к мистическому опыту, некоему индивидуальному или коллективному спиритуализму, либо тенденцией к этическому фундаментализму. Масон из Айовы представляет собой первую, в то время как масонский протестантизм с 1940-х по 1980-е, в котором произошло частичное возвращение к традиционной протестантской этике, является примером второй. Обе в этом смысле могут рассматриваться как прямое следствие и естественный результат модернизации и секуляризации. Еще раз хочу подчеркнуть, что термин «секуляризация» означает здесь «де-религионизацию» прежде всего самой религии, и лишь во вторую очередь «де-религионизацию» общества в целом[328]. Это спонтанный процесс, осознавать который человек начинает только постольку, поскольку он видит свою религию (или некоторые ее компоненты) как архаичные, устаревшие или реакционные, а самого себя — как человека с изменившимся религиозным самосознанием, т. е. модерниста. Так что, в качестве феномена, первой идет модернизация, а секуляризация является той формой, которую она принимает.