Кто боится вольных каменщиков

В отличие от драмы Софокла «Царь Эдип»[578], воспроизведение хирамической легенды в Ритуале масонства не сопровождается хором. Роль хора здесь играют слова Достопочтенного Мастера, в которых посвящаемому объясняется значение различных стадий действа в повседневной и совершенно немифологичной манере. Таков стиль поздних легенд, в которых вечные темы мифологии дожили вплоть до сего дня. Но даже сегодня мы способны ощутить энергию и дыхание древнего мифа о чужестранце под маской теистической риторики и сухой протестантской дидактики.

В этой связи будет интересно заметить, что комбинация двух тем (жертвоприношения чужестранца и Слова) является общим местом в гностических текстах. Так, в «Драгоценности», раннем мандейском тексте, читаем: «Руха, демоническая мать Планет и Планетарных Демонов… изрекла: “Мыубьем Чужестранца… Мы запугаем тех, кто его сопровождает… чтобы у него не осталось доли в этом мире. Весь дом будет только нашим”». Затем далее в том же тексте: «Адам почувствовал любовь к Чужому Человеку, чья речь… отчуждена от мира». И, наконец, в гностическом Евангелии Истины: «[Когда появился Чужестранец,] появилось Слово, Слово, которое находится в сердцах тех, кто его произносит…»[579]. В хирамической легенде Слово не только исходит от чужестранца, но оно само является чужестранцем, как Слово Мастера Масона является Мастером Масоном. Следовательно, с гностической точки зрения чужестранец должен быть принесен в жертву для того, чтобы никогда снова не могло вернуться то состояние, которое имелось до творения, и то, что было сотворено, не могло возвратиться к первоначальному состоянию «чистого имени» и чистого Божественного Света. Именно об этом, на самом деле, и говорит масонская легенда, именно это воспроизводится в масонском обряде посвящения. Ибо Хирам убит, Слово остается недобытым и живет лишь в виде своего варварского субститута как голое напоминание об утрате.

Наконец, чрезвычайно значим тот факт, что Хирам, как в легенде, так и в Библии, был сыном вдовы [А(Ш), В(Ш)]: «сын вдовы» является наиболее широко распространенным прозвищем масона, которым рабочие масоны пользовались задолго до. того, как спекулятивные начали свое победное шествие по Британии в начале 18-го столетия. На основании материала, который нам предоставляет сравнительная мифология, можно предположить, что это обстоятельство, с одной стороны, является отличительной чертой, которая делает человека героем мифа наряду с такими его качествами, как происхождение из чужой страны и т. п. С другой же стороны, оно неразрывно связано с типичной для мифологии проблемой знания. Возможное мифологическое допущение состоит в том, что сын вдовы — это человек, который не знает своего отца [Т(14)нА(Ш)], чей отец умер, когда он был маленьким ребенком[580]. Кроме того, сыновья вдовы, наряду с близнецами, младшими сыновьями, сиротами и незаконнорожденными, составляют контингент возможных кандидатов на то, чтобы стать жертвой, а тем самым — на роль мифологического героя. Хирам масонской легенды, в силу того, что является одновременно чужестранцем и сыном вдовы, мастером по металлу и строителем, мирянином и священником, воплощает в себе это единство многих противоположностей. Этим и предрешается то, что на него и именно на него возложена задача быть первым и последним знающим Слово[581], неизвестное даже царю Соломону, из которого масонская традиция производит Великого Мастера израильских масонов.

Суммируя основные пункты этого построенного по большей части на догадках компаративистского раздела, можно сделать следующие общие предположения относительно смысла и сущности масонской легенды в ее отношении к ритуалу:

1. Масоны, совершая Ритуал Мастера Масона, субъективно осознают его как обряд посвящения, но не «вспоминают» в нем ритуала Закладки Здания, который как бы спонтанно совершается по ходу воспроизведения легенды о смерти Хирама.

2. Это может вести к намного более широкой гипотезе в сфере мифологии. Любой миф или ритуал (поскольку в них обоих присутствует одна и та же тема) могут существовать одновременно в виде сюжета в тексте, или последовательности действий и событий в обычном человеческом поведении, в ситуации, когда отсутствует какое-либо субъективное осознание их как мифа или ритуала. Тогда становится возможным рассматривать многие события, действия и индивидуальные состояния сознания как несознательное, спонтанное воспроизведение какого-либо ритуала или мифа.