Кто боится вольных каменщиков

Вы камни живые, встроенные в духовный дом, верующие в главный Lapis Angularis [краеугольный камень] и полагающиеся на него, который непокорные и непослушные Строители отвергли; вы призваны из Тьмы во Свет; вы Избранный Род, Царственное Священство[132].

Масоны в речи Оукли возвышаются над не-масонами как Цех Архитекторов над другими цехами, а англичане — над другими нациями («мы принадлежим к нации, которая может справедливо заявить в наше время о превосходстве надо всеми нациями, поскольку поощряет и производит самые изящные изделия»). Это положение дел основано на их месте в аллегорической системе масонства, включающей в себя Священное Писание (а следовательно, подразумевается и все христианство). В отличие от Дрейка, рассматривавшего масонство как абсолютно самое лучшее общество, Оукли все еще рассматривает как модель Королевское Общество[133] (членом которого он являлся) («ученое сообщество… достойное нашего подражания»). Связь между Обществом Масонов и Королевским Обществом совершенно реальна. Подобно масонству, последнее возникло в очень узком кругу энтузиастов («Философский Клуб» в Оксфорде), а обосновавшись в Лондоне, собиралось в таверне «Бычья голова» в Чипсайде.

Мотив избранности масонов можно обнаружить во фрагменте из проповеди, произнесенной преподобным Эбенэзером Эр-скином на Пертском Синоде 10 октября 1732 г. В этом фрагменте содержится комментарий к Пс. 118 (в рус. 117), ст. 22 («Камень, который отвергли строители, соделался главою угла»): «Масоны узнают друг друга, у них есть определенные знаки, при помощи которых они могут отличить человека того же ремесла и занятия от других; так умелые строители Дома Божия способны духовно отличать тех, кто подходит для того, чтобы быть принятыми на работу в Храме».

Философские рассуждения масонов о масонстве начались в Англии столь же спонтанно, как спонтанно создавалась и сама организация примерно за полвека до этого. С самого начала масонское отношение к обществу, включая государство, было позитивным, а к религии, включая англиканство, — либо положительным, либо нейтральным. Однако французское масонство, придя из Англии в конце 1720-х гг., сознательно развивало антигосударственную и антикатолическую идеологию — позицию, которая не могла не отразиться в негативном отношении к религии вообще[134].

Эндрю Мишель Рэмзей (или «Кавалер де Рэмзей», 1696–1743) появляется в конце этой эпохи и представляется крайне своеобразной фигурой. Что бы он ни делал, о чем бы ни писал и ни говорил, его позиция всегда где-то между: между католичеством и деизмом[135], между Шотландией и Англией, и, конечно же, прежде всего — между Англией и Францией, где он провел большую часть своей жизни. То, что он был убежденным якобитом (он был произведен в рыцари Претендентом) и в то же время «истинным и хорошим» масоном, сделало его чрезвычайно чувствительным к той атмосфере, которая окружала Орден в Париже. Но его реакция на ситуацию масонов была — по причине его абсолютной искренности и простоты, граничившей с наивностью, — совершенно неуместной. Его знаменитая речь (позже напечатанная под заголовком Речь, произнесенная при приеме масонов г-ном деР, Великим Оратором Ордена), хотя и была произнесена на прекрасном французском (он был другом и учеником Фенелона), оставалась неисправимо английской по своему тону и характеру. Эта торжественная речь сразу же привлекла внимание церкви, полиции и широкой публики. Боясь, что она будет неправильно истолкована, Рэмзей незамедлительно послал ее первому министру (и своему могущественному и влиятельному покровителю) архиепископу Флёри. В сопроводительных письмах он подчеркивал, что основной «целью Ордена является улучшение народов при помощи любви к добродетели и изящным искусствам»[136]. Взывая к благородным чувствам (и чувству справедливости в сердце первого министра), он — свободный человек, живший в несвободной стране, — повел себя так же глупо, как Руссо — несвободный человек, посещавший свободную страну (Англию), — когда последний потребовал, чтобы его друг Дэвид Юм закрыл газету, напечатавшую статью, унижающую достоинство француза. Нельзя исключить возможность, что именно речь Рэмзея и его последующие письма были поводом, если не причиной, запрета масонских собраний во Франции в апреле того же года (ок. 1738?). Но как он, масон, шотландец, человек подлинных и разносторонних познаний, мог понять, что Церковь и Государство во Франции на самом деле боялись не просто еще одного увеселительного и развлекательного собрания дворян, но их растущей тенденции к просвещению других?