Кто бы мог подумать? А если это любовь, то…

– Надо всё начать сначала! – ворвался в его сознание голос «Йоко Оно», – Как будто ты совсем другой человек и она тебя не знает. И вы друг с другом не знакомы.

Володя недоумённо уставился на пару голубков, которые только что, не стесняясь, смачно целовались, не обращая внимания на гостя, а теперь смотрели на него с сочувствием в четыре глаза. Он что, всё, о чём думал, вспоминал, – вслух говорил?!? Похоже на то… Вокруг парочки валялась куча зарисовок, сделанных на скорую руку. Венька так работал, когда на него налетало вдохновение. На этот случай на мольберте стояла пачка листов. Он быстро водил карандашом по листу и сбрасывал его на пол, чтобы успеть на новом зарисовать то, что пришло ему в голову в следующее мгновение. А потом из этого хаоса возникало его очередное творение.

Володя, не слезая с дивана, дотянулся до листов, упавших близко к его лежбищу. На первом была нарисована Юля с блестящими голубыми глазами. Володька даже поморгал специально, чтобы

снять наваждение. Ведь рисунок был черно-белым. Как Венька умудрился передать цвет и блеск -

уму непостижимо. А ещё Юля была абсолютно узнаваема. Он что так подробно её описал? Вряд ли. Во всяком случае, сейчас он бы не знал, какими словами описывать её губы, нос, щёки. Юля воспринималась целиком, а не отдельными частями лица, о которых выспрашивают следователи, составляя фоторобот преступника.

На следующем рисунке Юля жалобно смотрела снизу вверх и протягивала кому-то руку. От этого «кого-то» на рисунке была только кисть. Поразительно было то, что кисти рук были тщательно прорисованы (когда Венька успел?), а в их расположении угадывалось что-то удивительно знакомое. Ну, конечно! – вспомнил Володя, – Сикстинская капелла²¹!

На третьем рисунке, который попался Володе под руку, был изображён он сам. С черными холодными глазами, плотно сжатыми губами и сдвинутыми к переносице бровями. А ещё с двухнедельной щетиной на подбородке, из-за чего казался похожим на сурового викинга. Ну, хоть не фрицем нарисовал, – облегчённо выдохнул Володя.

Он встал с дивана, сгрёб валявшиеся на полу листы с рисунками и потом долго сидел, раскладывая их, составляя последовательную историю их с Юлей «романа». Венька и «Йоко Оно» молча наблюдали за сильным человеком, который так, со всего маху, расшибся о любовь. И сейчас как огромный парусник, в тумане налетевший на скалу, бултыхается в открытом море без руля, без ветрил.

– Так что ты там говорила про «начать сначала»? – наконец, подал голос Володька, с какой-то обречённостью взглянув на друзей.

Надя, а именно так звали «в миру» Йоко Оно, оживилась. За время обоюдного молчания она уже успела придумать целый план для Володьки:

– Значит, так: представишься ей братом-близнецом. Про брата ты ничего знать – не знаешь, поскольку вы в ссоре. И начнёшь ухаживать с чистого листа. Только тебя для этого надо немного подкорректировать. Сменишь одежду… Она тебя в чём видела? В горнолыжном костюме. Ну, ты в нём в Москве же не ходишь. А когда в аэропорту встречал – в чем был?

– В пальто, – начал вспоминать Володька, постепенно включаясь в игру, – и костюме.

– Значит так, пальто – в дальний ящик, купишь куртку. Костюмы в сторону, перейдёшь на свитера и джинсы. Даже на работу в них. Или у вас там какой-нибудь дресс-код обязателен?

– Я сам себе начальник, – усмехнулся Володька, – в чём захочу, в том и буду ходить.

– Вот-вот! А это самое главное – улыбка! Ну-ка, улыбнись!

– Нет настроения, – возразил Володька.

– Ну, хоть, «чи-и-из» скажи…

– Ну, вот! Совсем другое дело! – экзальтированно воскликнула Надя-Йоко, когда Володька растянул губы «чизом», – На человека похож. Причёску другую сделаем, побреешься, улыбнёшься, да тебя родная мать не узнает!

Дальше Надя-Йоко оставила Володьку в покое. Они с Венькой увлечённо спорили над его будущим обликом, как будто объекта спора в комнате не было. Венька рисовал, Надя-Йоко вносила коррективы, Венька стирал и предлагал другое, потом опять стирал и так далее, пока портрет не удовлетворил обоих.

Володька со скептицизмом посмотрел на свой будущий облик. На него, действительно, смотрел с рисунка совершенно другой человек. Узнаваемый, конечно. Он, он сам, но такой, каким он был когда-то, лет, этак, пятнадцать назад.

– Ничего не получится, – кисло высказался Володька, который пришёл именно к такому выводу, пока друзья трудились над портретом.

– Это почему же? – темпераментно откликнулась Надя-Йоко.

– Невозможно вести двойную жизнь. Обязательно где-нибудь проколешься. Да и не артист я, чтобы играть кого-то другого.

– Не надо вести никакую двойную жизнь. Живи, как жил. Что она о тебе знает? То, что ты на лыжах катаешься? Так мало ли людей на них катается? Судя по твоему рассказу, она даже имени твоего не знает. Ведь так? – уточнила Надя-Йоко.

Володька задумался. А ведь, похоже, Йоко права. Он не помнил, чтобы он в ресторане или в аэропорту представлялся. Видя тень сомнений на лице Володьки, Надя-Йоко продолжила наседать: