Кто дал вам музыку?

Увертываясь от налетающих на нее зонтиков, она глядела во все стороны, ища Жанни на потемневшей от дождя улице. Кто это в длинном, бьющем по ногам плаще перебегает дорогу там, на углу? Вот он прыгнул на тротуар чуть не из-под колес едущего автобуса. Жанни это или просто какой-то незнакомый мальчишка-рассыльный?

Женщина перед ней раскрыла над головой газету, раздался свисток полицейского, и ринувшаяся на зеленый свет лавина такси скрыла от нее перекресток. Когда она, запыхавшись, добежала до угла, мальчика уже нигде не было видно.

И она медленно пошла обратно, потому что все равно опоздала. Шла, встряхивая головой, чтобы смахнуть падающие на ресницы капли дождя, и прижимая к себе намокшую книгу, а на душе у нее было так тоскливо и страшно, как не было еще никогда в жизни.

КТО ДАЛ ВАМ МУЗЫКУ?

Когда мне исполнилось шестнадцать лет и я начал учиться в девятом классе, жизнь моя совершенно переменилась. До сих пор мое существование было ничем не примечательно. Мы росли с сестренкой в послевоенные годы, в маленьком провинциальном городке, на тихой, обсаженной вязами улице, в доме, где родилась моя мать. У меня был велосипед марки «Радж», набор «Юный химик», стрижка ежиком, и отличало меня от соседских ребят, кроме высокого роста, только то, что музыкой я занимался с удовольствием и неизменно блистал на ежегодных концертах, которые устраивались для учеников мисс Уэйкфилд. Мало того, в мечтах я видел себя в Нью-Йорке, на залитой светом эстраде Лью́исон-стэдиума: я исполняю фортепьянный концерт Грига, а тысячная толпа рукоплещет мне, как рукоплескала Артуру Рубинштейну.

Это мое увлечение взлелеяла мама, отца же, незадачливого агента по продаже недвижимости, оно очень огорчало — он все пытался переключить меня с музыки на медицину: подарил набор «Юный химик», ходил со мной по воскресеньям гулять и подолгу убеждал, беседуя как мужчина с мужчиной, что главное в жизни — ни от кого не зависеть. Его контора помещалась в деревянной пристройке к дому со стороны двора, так что в промежутках между телефонными звонками клиентов он часто заглядывал домой и, наверное, оказывал на меня больше влияния, чем все остальные отцы на своих детей в нашей округе.

Но вот я окончил восьмой класс и перешел в школу имени Фрэнклина Пирса, и здесь, очутившись совсем один в совершенно незнакомой мне толпе, я начал понимать, что тихий, уютный мирок Бью́кенен-стрит вовсе не весь мир. Тут были ребята, которые курили марихуану, и девушки, которые делали аборты; были интеллектуалы, которые даже в школьном кафе решали задачи по математике, и автолюбители, помешанные на своих самодельных гоночных автомобилях; были негры, которые исчезали сразу же после занятий, будто сквозь землю проваливались, и физкультсачки, которые до самого вечера играли в футбол или просто так болтались на стадионе или в спортивном зале, будто дома их не ждали ни родители, ни инструмент. Я не сблизился ни с одной из этих компаний, потому что боялся ограничить свою свободу — войди я в любую из них, я бы только лишний раз доказал, что остался тем же, чем был на Бьюкенен-стрит, а мне уже порядком надоела жизнь, которую я вел там.

И случилось так, что я с полнейшей непоследовательностью юности ограничил себя обществом одного-единственного человека, и ограничил так безоговорочно, что нас с ним стали называть в шутку женихом и невестой или братьями-близнецами.

Впрочем, у Юрия действительно был близнец — сестра Юти (полное имя Ютта), с которой он каждый день ходил в школу и которая занималась в балетной студии. Красота Юти ошеломляла. У нее были прямые длинные волосы, льющиеся по спине сплошным серебряным потоком, синие, как дельфиниум, косо поставленные глаза, широкие славянские скулы и фарфоровая кожа. Худенькая и плоская, как мальчишка, она ходила походкой балерины, вытянутая в струнку, с вывернутыми носками, и так была поглощена собой, что я не только не допускал мысли, что можно влюбиться в сестру лучшего друга, но считал ее самой неинтересной девушкой в мире.

Юрий был совсем не похож на сестру — ростом мне по плечо (как только мы подружились, нас стали дразнить «Матт и Джефф»), кривоногий, с жесткими каштановыми вихрами, с циничной усмешкой, почти всегда кривящей его полные, чувственные губы. Он играл на скрипке — которую, кстати, таскал за собой всюду, даже в уборную, — и играл со страстью и блеском. Он с седьмого класса был первой скрипкой в нашем школьном оркестре, но меня отпугивала не его талантливость, а эта его усмешка. Ребята из струнной группы говорили, что он, в общем, парень ничего, только немножко важничает, как школьник, согласившийся поиграть с малышами. Еще они говорили, что мать будит его каждое утро чуть свет и он до школы занимается на скрипке не меньше двух часов, — я потом узнал, что это правда.