Кто дал вам музыку?

Да, он спустился на землю. Создать оркестр, какой он задумал, семнадцатилетним юнцам не под силу, но через несколько лет мы это сделаем. Сейчас — он видел это яснее, чем я, — нам не выжить в джунглях музыкального мира. При его технике, с его работоспособностью и с его инструментом он может самое большее рассчитывать на пульт первой скрипки в нашем городском симфоническом оркестре. И чтобы подработать, ему придется давать уроки музыки («Господи, какая тощища! Взгляни на Фьорино») или играть где-нибудь в ресторане — эта работа окружена хотя бы бледным подобием романтического ореола, о котором, как ему казалось, мы мечтали все эти месяцы.

Я начал понимать, что Юрий, в отличие от меня, мечтает о вещах вполне реальных. Меня это огорчало так же, как Эллен, — наверное, потому, что Юрий толкал меня к компромиссам, неизбежным в жизни взрослых. И я не мог забыть, как дрожал кувшин в руках Эллен, когда она ставила его возле гамака, и как она потом бросилась в комнату.

Ни в тот день, ни потом Юрий не заговаривал больше об оркестре, который должен играть танцевальную музыку. На лето я устроился работать инструктором в лагерь для школьников, а Юрий, мечтавший о Танглвуде или Марборо[21], вынужден был поступить скрипачом в эстрадный оркестр, игравший у нас летом в городском саду.

Когда мы с ним встретились осенью, уже в последнем классе, нам обоим не терпелось наверстать упущенное, и мы сразу же возобновили наши дуэты. Я за лето почти забыл, какую глубокую радость дает музыка, когда играешь с любимым другом.

Полетели дни, месяцы, и стала обретать реальные очертания не высказываемая поначалу мысль о моем поступлении в университет. Отец, которому из-за кризиса пришлось уйти со второго курса, гнул свою линию, убеждая меня, что в университете я «завяжу связи, которые пригодятся потом на всю жизнь».

Я сделал ошибку, повторив эти слова Юрию, — он разозлился. Но его язвительный смех ужасно задел меня, и я стал думать не о том, что мой отец рассуждает как обыватель, а о том, что, может быть, действительно стоит навсегда распрощаться с Бьюкенен-стрит.

Юрий был очень способный, учение давалось ему легко, но о высшем образовании он совершенно не помышлял. И не потому, что оно было ему недоступно. Родители его, я знал, будут отказывать себе во всем, если он захочет поступить в консерваторию, но они воспитали его человеком, которого никогда не устроит роль мелкой рыбешки в большом пруду.

— Я смотрю на вещи реально, — ответил он мне, когда я заговорил с ним о консерватории. — Что меня ждет, например, после Джульярдского института? Конкурс на место в симфоническом оркестре. Нечего сказать, блестящая перспектива! Я гораздо лучше устроюсь здесь, мне помогут такие люди, как твоя мама, и не нужно будет до седых волос ждать вакансии.

Я глядел на него во все глаза.

— Ты хочешь навсегда остаться здесь? Отказываешься даже от попытки стать настоящим музыкантом?

«О чем же мы с тобой мечтали все это время?» — чуть не крикнул я, но что-то в его лице меня остановило.

Он протянул ко мне руки.

— Разве синица в руке не лучше журавля в небе?

Юрий не просто просил меня понять его, он хотел, чтобы я связал свое будущее с ним. Он, мой лучший друг, тешил себя несбыточной надеждой, что я откажусь от планов, которые взлелеял для меня мой отец. Ему нужна была моя моральная поддержка и мое физическое присутствие, но еще больше ему нужна была — это вдруг поразило меня, как удар, — помощь моей матери и ее друзей, а чтобы они помогали ему, я должен был остаться с ним.

Мне было очень обидно, что Юрий хочет использовать меня для такой цели. Уж лучше бы он открыто признался, что́ ему нужно от моей матери! Впрочем, тогда ему пришлось бы признаваться и в каких-то других вещах. И я смолчал, и все пошло почти как раньше.

Почти, но не совсем. Мы по-прежнему разучивали с ним концерты и сонаты, готовились к выступлениям, но я не забывал и о выпускных экзаменах в школе и решал, в какой университет поступать. Когда я наконец послал документы сразу в несколько и получил ответ, что меня принимают, я не полетел к Кветикам рассказать об этом, как полетел бы год назад. А Юрий меня никогда ни о чем не спрашивал.

Юти тоже не терпелось расстаться со школой. Ее ввели в театральный мир, вернее, в то подобие театрального мира, которым мог похвастать наш город: провинциальные актеры, эксцентрики, специализирующиеся на современных танцах, доморощенные битники, только начавшие появляться у нас, — и после нескольких проб, одна из которых — подумать только! — происходила в Нью-Йорке, ее приняли в разъездную труппу одного из музыкальных театров на Бродвее. Брали ее туда сразу же после выпускных экзаменов. За все время нашего знакомства я впервые видел Юти по-настоящему взволнованной.

Если на Юрия это известие не произвело особого впечатления, если Эллен молчала, улыбаясь загадочной улыбкой, неожиданной у девочки в шестнадцать лет, то родители были как будто довольны. Нужно устроить в честь окончания школы вечер, решили они, близнецы его заслужили.