Кто, если не ты?

— Видишь ли, детективы имеют по крайней мере три завидных качества: они не утомляют мозг, их можно начать на любой странице и на любой странице закрыть.

— У них есть еще четвертое завидное качество: их вполне можно не открывать вообще.

— Может быть, ты прав,— снисходительно улыбнулся отец и снова взялся за книгу.

У него был высокий умный лоб с блестящими залысинами, широкий, рот с узкими, будто единым взмахом взрезанными губами, широкий тугой подбородок с упрямой ложбинкой посредине, но светлые глаза придавали всему лицу выражение мягкости, сглаживая резкие, крупные черты.

Он всегда чуть иронически соглашался с Игорем, предпочитая уклоняться от спора — тем обычно и оканчивался любой их разговор.

Но Игорь не уходил.

— Я хотел спросить тебя о Бугрове.

— О твоем приятеле? — переспросил Максим Федорович.

— Нет, об его отце.

Максим Федорович положил раскрытую книгу на живот, корешком вверх, его кустистые, с просёдыо, брови удивленно шевельнулись.

— А почему он тебя заинтересовал?

— Так...—ответил уклончиво Игорь, избегая встречаться с ним глазами.— Ты обмолвился однажды, что вы были знакомы.

— Очень недолго.

— Что это был за человек? —.Игорь потрогал пепельницу и, как будто сделав над собой усилие, поднял на отца упорный, требовательный взгляд.

Теперь он сидел перед отцом вытянувшись, прямой и строгий, упершись локтями в ручки кресла, и в тени, отбрасываемой, абажуром торшера, его лицо светилось матовой бледностью.

Максим Федорович понял, что вопрос был задан очень всерьез, понял только это, потому что никогда не умел проникать в ход мыслей сына, и причина внезапного интереса оставалась для него неясной. Но, с минуту поразмыслив, он решил, что, собственно, нет ничего особенного, если Игорь хочет узнать кое ^:какие подробности об отце своего друга. С некоторым беспокойством взглянув на дверь спальни, где уже лежала в постели и, может быть, еще не заснула его жена, он заговорил на низких бархатистых нотах:

— Ты знаешь, что он был осужден в тридцать седьмом году?

— Да.

— Что же именно тебе хотелось бы еще узнать?

— Все.

Максим Федорович снял очки и задумчиво покрутил их в руке.

— Видишь ли, ты ставишь передо мной очень сложный вопрос. Многого я тебе при всем желании сообщить не сумею. А то, что мне известно...

— Как вы с ним познакомились?

— Это было... Было в тридцать пятом. Его только что перевели к нам в город, назначили редактором областной газеты...

— А до того?

— До того он работал в Коминтерне, занимал ряд ответственных постов, и, если не ошибаюсь, у него был партстаж чуть ли не с девятнадцатого года... Так вот, в то время я был еще молодым инженером и пробивал дорогу одному изобретению...

— Это насчет машины для упаковки консервов?

— Да, насчет упаковочной машины... Теперь эта машина есть на каждом комбинате, а тогда мы такого типа установки завозили из Америки. Но нашлись люди, которые ставили палки в колеса, пока Бугров не вник в мой проект... Он был человек с широким кругозором, умел масштабно мыслить, и то, на что здесь до тех пор не могли решиться из-за первоначальных затрат, показалось ему провинциальным тупоумием. В газете появилась статья, потом вторая, был создан экспериментальный образец, которым заинтересовались в центре, и машину запустили в серию.

Игорь слышал прежде историю с изобретением отца — кстати, единственным крупным его изобретением — но о роли Бугрова узнал впервые.

— Значит, он помог тебе?

— Помог... Но и едва не стал причиной того, чтоб меня арестовали.

— Тебя? — Игорь изумленно и недоверчиво нахмурился. .

Максим Федорович с сомнением посмотрел на сына.

— Видишь ли, Игорь, тебе может показаться странным, но иногда... Да, достаточно было очень немногого... Если он оказался врагом народа, и враг народа поддерживал мой проект — значит у него имелись основания его поддержать... Этого было достаточно, чтобы я тоже навлек на себя подозрения...

— Но ведь это явная глупость! — воскликнул Игорь.

— Я не говорю, что это умно. Но так было. Меня спасло лишь то, что началось серийное производство и машина получила хорошую оценку в технических верхах. Но надо тебе сказать, у нас с твоей матерью бывали такие дни и ночи, когда мы оба не могли поручиться, что завтра снова вместе сядем за обеденный стол.

Кожа на его лбу и скулах натянулась, складки от Крыльев носа к уголкам рта прочертились глубоко и жестко.

— Но с тобой ничего не случилось?

— К счастью...

— А с ним...

— Знаешь, Игорь, в иные времена, видимо, опасно быть слишком крупной фигурой. Тогда все, стремились пригнуться пониже, не дышать и стать незаметными...

— Что же, Бугров не хотел пригнуться пониже?

— Он бы не смог, если бы даже и захотел. С таким прошлым...

— Но за что же его все-таки сочли врагом народа? За прошлое?

— Видишь ли, тут я тебе не могу ничем помочь.

— Но ты... Ведь ты знал его!

— Да, я бывал у него дома, но до его ареста у меня не возникало никакого сомнения в его честности... Впрочем, слово «честность» к таким людям применимо с трудом. В преданности — так было бы точнее...

— А потом — усомнился?