Кто, если не ты?

— Прежде всего, я совершенно не согласна с тем, что мы совершили ошибку. Пьеса может нравиться, может не нравиться, это вопрос вкуса. Мне лично она нравится. Что же до содержания, то я считаю, что любому человеку ясно: никакой аполитичности или безыдейности в ней нет. Она расшевелила ребят, вызвала споры? Отлично! Можете считать, мы добились своего! В конце концов, главное для нас — ребята, а не Гололобов!

Его возмущало ее упрямое спокойствие. Но он одновременно чувствовал, как это спокойствие постепенно передается и ему. Он сел, вытянул раненую ногу. Действительно, надо было не поддаваться, не оправдываться ,а поговорить с заврайоно как педагог с педагогом.

Но ом вспомнил его несокрушимо уверенный тон, его гладкий, высокий, без единой морщинки лоб и подумал, что нет, не умеет он разговаривать с такими людьми.

— При всем желании я не могу разделить вашего оптимизма,— сказал Алексей Константинович,— В одном Гололобов несомненно прав: дело с Бугровым и его отцом выходит за пределы только литературы и педагогики... Мы не дети, Вера Николаевна, мы с вами прекрасно это понимаем...

— Я знала об отце Бугрова и раньше, когда Бугров учился в моем классе. И считаю, что это не имеет в данном случае никакого значения,— она выпустила струйкой дым из широких, крутых ноздрей. Голос ее сделался твердым, с металлическим призвуком: — Что же до пьесы, то вам известно мое мнение. Я готова повторить его перед кем угодно. Не вы один имеете партийный билет, Алексей Константинович, и поверьте, мне он дорог не меньше, чем вам. Именно поэтому я не согласна с Гололобовым. Именно поэтому.

Уходя, он задержался возле двери. Глядя в затоптанный пол, с неуклюжей мальчишеской растроганностью сказал:

— Спасибо, Вера Николаевна. Знаете, бывают моменты, когда перестаешь верить самому себе...

И когда после уроков к нему заглянул Белугин, он уже почти весело описал ему свою беседу с заврайоно.

— А вы оказались пророком!.. И чего только нам теперь не приписывают: аполитизм, космополитизм, безыдейность... Шум — на весь город!

Ему даже доставило удовольствие видеть, как встревожился Белугин, когда он в самых мрачных красках изобразил ему бурную сцену в районо, изобразил, словно в отместку самому себе за проявленное в этой сцене малодушие.

В маленьких, глубоко посаженных глазках Леонида Митрофановича мелькнуло удивление, они потускнели, как стекло, на которое дохнули паром.

— Мне кажется, вы недооцениваете всей серьезности положения,—- сказал он, мягко коснувшись тугим тяжелым подбородком крупного узла, которым был повязан его галстук.— Я бы посоветовал вам немедленно принять меры, чтобы, коль скоро эта печальная история уже получила огласку, доказать, что мы сами, без постороннего вмешательства, сумели с ней справиться...

«А ведь он трус»,— подумал Алексей Константинович.

И с грубоватой прямотой спросил:

— Какие меры?

— Я хочу лишь, чтобы вы меня правильно поняли, Алексей Константинович. Не в порядке сплетен, но помимо Ангелины Федоровны, присутствовавшей на этом вечере, в районо не обошлось, вероятно, и без вмешательства Никоновой. Мне говорили, она крайне возмущена тем, что ее ученицы приняли участие в происходившем, и она во всем винит нас... Она не остановится перед тем, чтобы сообщить свое мнение и гороно и облоно. А там... Всякое может случиться. Но так или иначе, нам следует опередить наших недоброжелателей, если так уж вышло, что они имеют... Имеют достаточно оснований...—он сожалеюще вздохнул.— Признаюсь, я ожидал того, о чем вы мне сообщили, и даже если бы вы мне ничего не сообщали, все равно... Как педагог, отвечающий за свой класс, я считаю, что поведение Бугрова... Судя по данным, которыми я располагаю... Поведение Бугрова и роль, которую он сыграл на вечере... Во время обсуждения пьесы... Не говорю об остальном... Вполне достаточны для того, чтобы самым строгим образом рассмотреть вопрос о его поведении и моральном облике в качестве ученика советской школы.

— Что вы хотите этим сказать? — резко спросил Алексей Константинович.

— Я хочу сказать, что нам следует рассмотреть вопрос о возможности дальнейшего пребывания Бугрова среди наших учащихся.

— Вы предлагаете исключить Бугрова?..

— Я предлагаю рассмотреть этот вопрос на педсовете.

Прошло не меньше минуты, прежде чем Алексей Константинович овладел собой. Поглаживая рукой краешек отставшей от стола дерматиновой обивки, он сказал, не подымая головы:

— Вы свободны, Леонид Митрофанович. Больше я вас не задерживаю.

Он поднял глаза только тогда, когда за Белугиным скрипнула дверь.

Он еще долго сидел в своем кабинете и курил; вошла уборщица, тетя Маша, открыла форточку:

— Больно уж чадно у вас, Алексей Константинович.

Хотела перетряхнуть дорожку, но он сказал:

— Потом.

Он вышел только убедившись, что пачка опустела — смял ее, бросил в пепельницу.