Кто, если не ты?

— Нет, не любишь! И за что любить? Меня, например... Думаешь, я не знаю, что я для тебя болван и распоследний подлец, потому что в дождь с тобой не мок, и шпаргалил — сам обещал, что не буду, и не выдержал... И еще... Э, да чего там уж! — Лешка махнул рукой и сокрушенно рухнул на стул.— И все так. Все. За что любить? Это так говорится... А на самом деле — живем, как волки, друг другу не помогаем, а все для себя... Верно ты сказал однажды! Я думал все потом: почему так выходит? И как надо? Не знаю. К тебе пришел. Ты — можешь ответить?..

...Успела пролететь добрая половина ночи, прежде чем они улеглись на сундук, подставив стулья сбоку, чтобы не съехать с его покатой крышки. Издерганный сомнениями Лешка уснул сразу, но Климу не спалось.

Он снова и снова восстанавливал в памяти весь их диспут и каждый раз упирался в Лешкины слова: «Не любишь ты их... И за что любить?».

Любит ли он Лешку? Да. Теперь. После этого разговора. Когда он увидел в Лешке отзвук своего собственного, когда понял, что и Лешка думает и мучается над теми же вопросами, что и он сам — о смысле жизни... А раньше? Раньше — нет. Когда он не знал Лешки. Хотя и проучился с ним пять лет. И другие ребята — лишь теперь они становятся ему близки. Не все. Лапочкин... А еще кто?.. Но ведь и раньше он стремился «жить для людей». Для них. Для ребят. А может быть — нет? Может быть, ему было просто приятно делать хорошее, потому что это ему самому доставляло удовольствие, а чем это хорошее окажется для. ребят —это его не интересовало? «Выламывается, красуется»,— сказал Лешка. А он? Может, он красуется перед собой только и хочет, чтобы и другие восхищались им? Ведь ему-то было все равно, как они, ребята, станут жить дальше, когда он сорвал «Зеркало» и крикнул «Ищите себе другого!»

Климу стало жарко. Он поднялся. Ходил по комнате, глаза уже привыкли к темноте, он различал неясные, расплывчатые силуэты стола, стульев, оконный переплет...

Надо спасти Лешку. Надо любить людей. Ради них самих. Можно быть эгоистом — и делать хорошее: ради самого себя, А надо — не ради себя. Ради вот этого Лихачева, Калимулина, Тюлькина... Но за что их любить? Лешка говорит, главное—душа. А как же коммунизм?.. Лапочкин?.. Бороться за душу... Как?.. Что же сначала? Учить Олю сонатам Бетховена? А цветы?..

Засыпая, он видел перед собой своих ребят — они пели хором «песенку дипломатов». Надо любить людей. Не «вообще», не идеальных, а — какие они есть. Любить ради них самих. Но как это трудно!

26

Когда на другой день сквозь щелку в кулисе Клим наблюдал за выражением лиц комиссии, от которой зависело «быть или не быть», для него самого поражение стало вполне очевидным. Спектакль не разбудил ни одной улыбки!..

Потом всех участников пригласили в зал. Рядом с директором сидела представительница районе — толстая, рыхлая женщина с несоразмерно маленькой головкой, утонувшей в лисе, наброшенной на плечи. Она была похожа на купчиху и говорила нараспев.

— А кто же из вас, милые мои, сочинил эту пьесу?— спросила она таким тоном, что Клим про себя решил: «Все кончено!»— и выступил вперед.

— Ах, это вы и есть, голубчик? — она удивленно помигала крошечными глазками.— А вы знаете, я очень внимательно следила, но так и не поняла, какую вам хотелось выразить идею?..

— Очень жаль,— сказал Клим, разглядывая ее трехслойный подбородок.

— Но уж если мы с Ангелиной Федоровной ничего не поняли, то что смогут понять учащиеся? — строго сказала Шура Хорошилова, та самая, из райкома, что читала по школам доклады о дружбе и товариществе и считалась молодым, способным комсомольским работником.— А кроме того,—ее выщипанные бровки негодующе скакнули вверх — а кроме того: на сцене курят! Ну, знаете ли, все-таки мы в школе!..

— Да, да, Алексей Константинович,— подхватила Ангелина Федоровна.— Это я тоже заметила — курят... И потом, согласитесь, как-то странно выглядит: дипломаты, а фиглярничают, фокусничают... Ни малейшего правдоподобия!.. Кстати,— обратилась она к учителям,— недавно меня пригласила Калерия Игнатьевна посмотреть «Русалку» — ее ученицы ставили... Я давно уже не испытывала такого эстетического наслаждения! Девочки в беленьких пачках, чудные декорации, Пушкин... Все это, не правда ли, воспитывает вкус!..

— Вот именно,— скромно поддакнул ей Леонид Митрофанович.— Я также считаю более подходящей классику... Например, «Горе от ума»...

— В «Горе от ума» тоже курят,— неожиданно вставил Мишка.

Ребята за спиной Клима негромко засмеялись.

— Вас пока не спрашивают, Гольцман! —оборвал Мишку Леонид Митрофанович.

У лисы стеклянные глаза... Мелкими острыми зубами она вцепилась в хвост... Что ж, нам не привыкать... «Девочки в беленьких пачках...» А улыбка так и сочится елеем... Только перед ребятами стыдно: ну и драматург!.. Игорь прав. Игорь всегда прав. И — «все хорошо, прекрасная маркиза». Вот еще директор — сейчас он подведет итог — и можно расходиться по домам.