Кто, если не ты?

— Тише!

— И все-таки вы врете,— глуховатым голосом сказал Шутов.

— Только короче,— сказал Игорь.— Кто врет и кому, врет?

— А ну его! Хватит! — Мишка привстал и дунул на одну лампу, потом на другую. Голубоватый дымок струйками пошел из стекла. Клим дернул его за локоть.

— Чадит,— сказал Мишка, оправдываясь, и прикрутил фитили.

— Хорошо, я коротко,— Шутов, откинув голову, устремил взгляд в потолок и качнулся — с пятки на носок.— Вы — врете, а кому? Всем... Почему не ответили на записку?

— Как не ответили? — Клим переглянулся с Игорем.— Мы ответили на все!

— Да? — Шутов задумчиво провел по верхней губе кончиком, языка.—Значит, на, все, кроме одной...

Клим недоверчиво посмотрел на пустой стол:

— Что за ерунда? — шепнул он Игорю.— Может, у тебя?..

— Вот и выходит по-моему,— усмехнулся Шутов.— Выгодно — говорите правду, не выгодно...

— У меня есть записка,— вдруг вполголоса проговорил Мишка, пряча виноватые глаза.

— Эх ты! — Клим забыл, что за ними наблюдают, и рванулся к Мишке.— Что же ты молчишь?..

Мишка растерянно хлопал себя по карманам, бормоча:

— Не знаю, куда-то завалилась...

— Давай, слышишь? — Клим вырвал записку, зажатую в Мишкином кулаке.

— Не надо! — вскрикнул Мишка испуганно.— Это не та... Идиот!

Клим облегченно вздохнул, на секунду задержал на Шутове презрительный взгляд:

— Ответили на сотню записок — ответим и на эту...

И прочел вслух, намеренно громко:

— «Чем читать нам проповеди, лучше пусть Бугров скажет, кем был его отец».

Черный круг вспыхнул, расширился, вырос до необычайных размеров и лопнул с оглушительным звуком.

— Мой отец — враг народа. Его расстреляли в тридцать седьмом году. Что еще?..

Ему показалось, что последние слова он произнес слишком тихо, неслышно. Он повторил, пытаясь придать голосу твердость:

— Что еще?

— Ничего,— проговорил Шутов, ссутулился, втянул голову в плечи и, волоча ноги, пошел со сцены.

Сначала Клим видел все перед собой, как в немом фильме: безмолвно разинутые рты, безмолвных людей, которые расступались перед Шутовым... Потом сквозь глухоту прорвались крики:

— Это подло! Подло!

Мишка, как ужаленный, с хрипом, похожим на рычание, метался по сцене, потом, весь трясясь, вскочил на стул и заорал:

— Провокатор!..

На сцену выскочил Алексей Константинович и, вне себя грозя куда-то кулаком, диким, чужим голосом закричал:

— Прекратить!.. Занавес!.. Прекратить сей-час же!..

Климу стало смешно: почему они все так суетятся?..

Откуда-то вывернулся Красноперов, он помогал директору задернуть занавес — оба тянули изо всех сил, но веревка за что-то зацепилась. Клим обернулся — кто-то положил на плечо руку: перед ним, обдавая его горячим дыханием, стояла Кира. Он увидел рядом ее лицо — с огромными, страшными, родными глазами.

14

Школа походила на улей, в который бросили дымящую паклю.

Спорили на уроках и в перемену; уборные превратились в дискуссионные клубы; восьмой «Б» заявил ошеломленной географичке, что приветствовать учителей стоя — условность и пережиток; объявление о танцевальном кружке, висевшее в нижнем вестибюле, перечеркнула надпись: «Пошлость!!!» Кто-то, кажется, Ипатов, принес в класс брошюру об относительности пространства и времени; кого-то распекали в учительской, кому-то приказывали привести родителей...

Странное ощущение было у Клима в те дни: словно непроницаемая прозрачная стена отгородила его от всего, что творилось вокруг; там, за этой стеной, все кипело, бурлило, двигалось — мимо, мимо, не задевая, не тревожа, до него доносились порой только смутные, тусклые звуки. После того, что случилось на диспуте, в нем что-то угасло, порвалось, оцепенело.

И когда его вызвал директор, он пошел, не испытывая даже любопытства,— только скучливое безразличие.

Алексей Константинович бегал по кабинету, жестикулировал, и при каждом взмахе рукой с помятых лацканов его пиджака осыпался припорошивший их пепел:

— Хватит! Вы пока еще только ученик, запомните, Бугров! И забудьте обо всяких диспутах! И этим... своим... адептам... Передайте, чтобы они выкинули дурь из головы! Ясно?... Вы... Мне... Меня... Кончено!..

Клим не возражал. Просто стоял и слушал. Потом сказал:

— Ясно.

И улыбнулся — сам не понимая чему. Но Алексей Константинович вдруг замолчал, посмотрел на него долгим, осторожным взглядом и прошелся из угла в угол, нервно хрустя пальцами:

— Вот так, Бугров... Еще неизвестно, что из всего этого получится...

Лицо у него было взволнованное и несчастное. Он как будто боялся и ждал. Чего?..

В коридоре кучка девятиклассников осадила Игоря.

— Если мы им, а они нам, то какое же тут мещанство? Полное равенство, наоборот!..

Игорь свысока посмеивался, едва разжимал тонкие губы.

О чем они? Ах, да, кто кому должен подавать пальто или покупать билеты в кино...

Клима заметили, окликнули—он опустил голову, неловко притворился, что не слышит, прошел в класс и пробрался к своей парте. Лишь здесь он почувствовал себя в безопасности, но сердце еще билось короткими, резкими ударами, будто за ним только что гнались.

Ипатов старательно рисовал на доске прямоугольники, связывал их колечками, внушал Краеноперову: