Кто ищет, тот всегда найдёт. Роман

Выбрал из разбросанного на кровати белую рубаху, нижнее бельё, носки, снял со стены костюм.

- Давай, - протягивает руки охранник. – Тебе туда нельзя, - и уносит внутрь, захлопнув за собой дверь.

- Лопухов! – окликает из приотворённой двери кабинета Шпацерман. – Зайди.

Захожу. У окна, разглядывая ночную темноту, сидит ещё кто-то в кожаной куртке. Поворачивает голову – Марат! Сам начальник чёрной банды. Вот это почёт профессору. Здороваюсь. Он молча кивает и снова отворачивается, как будто лишний.

- Прочитай и распишись, - подвигает Шпацерман к краю стола какую-то рукописную бумагу. Читаю: «На основании судебно-медицинской экспертизы установлено, что смерть Горюнова Радомира Викентьевича, ссыльного поселенца, наступила в результате обширного инфаркта…»

- Как, - ору, - от инфаркта?!

Марат от окна спокойно отвечает, не повышая голоса:

- Так надо для государственной безопасности.

И ничего не возразишь против такого весомого довода. Смотрю ниже: подписали: судмедэксперт – без подписи, а следом автографы Шпацермана, Хитрова и шофёра. Кое-как, сквозь слёзы злости и бессилия, накарябал и свой, но без закорючки, недействительный.

- И здесь, - не отстаёт начальник и подвигает другую бумагу, а в ней: «Обязуюсь причины смерти Горюнова Р.В. не разглашать» и те же подписи. Подмахнул, сжав зубы, и эту. Всё равно память никакими бумажками и запретами не уничтожить. – Хоронить, - сообщает Шпацерман, - будем на рассвете, не опоздай.

Вот так, даже проститься никому не дадут. Изверги! Даже мёртвого боятся.

- Можно мне, - прошусь, - помочь одевать?

- Скажи, что разрешаю, - снова подал голос Марат.

Заскакиваю в Красную мертвецкую. Две какие-то бабки – и не бабки вовсе, а здоровенные бабы – небрежно напяливают на профессора рубаху, не обращая внимания на стукающуюся о стол голову.

- Осторожней, вы! – рычу на них, подбегая и придерживая седую красивую голову настоящего мыслителя. Придерживаю и не узнаю. Профессор помолодел: морщины разгладились, черты лица помягчели, наконец-то, он нашёл настоящий умиротворённый покой.

- Ни-чё, - отвечает одна из баб, - он не обидится. – Втроём дело пошло спорее и, самое главное, аккуратнее. За окном загудела машина, въезжая во двор, грохнул задний борт, по коридору, приближаясь, заторопились напряжённые шаги, дверь широко распахнулась, и двое чёрных духов втащили гроб. Поднесли к столу, бросили рядом и удалились строем. Один вернулся с молотком и гвоздями.

- Я сделаю, - прошу. Тот, не отвечая, согласился и ушёл.

- Ну, что, - говорит одна из баб, - ложим с богом? – Я поставил гроб на два стула и забегал по комнате, выискивая, что подложить, чтобы профессору было мягче. Схватил лежащий в углу более-менее чистый спальный мешок из Кравчуковского имущества, аккуратно постелил на дно домовины обратной стороной вверх, а на него – красный сатин с президиумовского стола, что лежал, свёрнутый, на подоконнике.

- Теперь, - разрешаю, - можно. – Беру профессора за плечи, бабы – за ноги, и мы с трудом укладываем его в вечную кумачовую постель. Аккуратно расправил одежду, уложил руки на грудь, хотел поправить седину, сбившуюся на левый висок, но одна из баб заблажила:

- Не тронь, - и показывает глазами на дверь, - он приклеил.

Спрятали, сволочи, преступный след!

- Вы идите, - говорю бабам, - а я ещё побуду. – Наклонился над ним низко-низко и бормочу, еле сдерживая слёзы: - Простите, что не уберёг! Я помню всё, о чём говорили ночами как отец с сыном. Обещаю, что для меня всегда главным будет дело, а не чины и регалии. Вам не придётся за меня краснеть там, - и больше ничего сказать не успел. Вошёл чёрный и приказывает: «Давай, заколачивай, нечего тянуть». Накрыл я самого дорогого в мире человека крышкой, пообещав, что всегда он будет со мной рядом, всегда его совет будет главным, и аккуратно задолбил молотком по гвоздям. Ещё постоял и выбрел, шатаясь, на улицу.