- Фу-у! – отшатывается, отталкиваясь с силой. – Наклюкался!
- А как же! – сознаюсь смело. – У меня как-никак, а вчера и сегодня – праздник на всю жизнь.
- Ага, - соглашается с едкой иронией, - такой, о котором Полина Матвеевна говорила, что каждый день у мужиков.
- Нет, - не обижаюсь, - такой, как у меня, бывает не каждый день, даже не каждый год, а всего раз в жизни, да и то не у всякого.
- Ну, давай, - поощряет, - ври, только шибко не завирайся.
- Я никогда не вру, - начинаю сердиться, - бывает, говорю неправду, но сейчас – правду и только правду, - и левую руку положил на сердце, с трудом вспомнив, в какой части груди оно находится. – На Угловом, - и, чуть помедлив для эффекта, поражаю, - пробурили промышленное оруденение! – и смотрю, не сильно ли, не опасно ли для здоровья я её поразил грандиозным сообщением, как громом. И вижу: не поразил. Чуть улыбнулась и переспрашивает для проформы, вся в каких-то своих сторонних мыслях:
- Правда? – и идёт не ко мне поздравить как следует, а к себе, что в зеркале. – Вот здорово! – рассматривает опять синюшки, трогая пальцами, чтобы убедиться, что они не только в зеркале. Потом полуоборачивается и вытягивает ноги в бурках, любуясь: - Где ты их взял? – Бог мой! Что ей, девчонке, за дело до каких-то неведомых месторождений, до неосязаемых запасов недр, когда в ушах – такая прелесть, а на ногах – такая удобная красота. Да пропади они пропадом все недра разом!
- Вот не знал, - труню юморно, - что ты такая модница.
- А ты? – возмутилась она, защищая цацки. – Посмотри на себя, на кого ты похож! Неужели нельзя было переодеться? – Пытаюсь миролюбиво ухватить её жадными руками, но она уворачивается, встаёт и пересаживается к столу, пряча бурки под свисающую скатерть.
- Не успел, - каюсь, хотя и не думал об этом, - спешил к тебе с подарками. – Вижу, смягчела, улыбнулась, опять проверив серёжки-радомирки в мочках и порадовавшись выставленным из-под стола буркам-васькам.
- Уже четверть девятого, - говорит, - когда успеешь?
- А куда? – недоумеваю. – ЗАГС уже закрыт.
- Как куда? – сердито повышает голос, давая понять, кто в нашем коллективе лидер. – К нам, в девять начало.
- Разве мы договаривались? – спрашиваю осторожно.
Она куксится, прикусывая нижнюю губу, и мне хочется прикрикнуть, чтобы ненароком не прокусила – зубы-то все целые и белые-белые.
- Я, - говорит обиженно, - думала, что ты пойдёшь со мной. – Она опять думала за меня, не привыкнув ещё по возрасту, что могут быть и другие мнения, отличные от её девчачьего эгоистического.
- Нет, - я твёрд как скала на Угловом, но если вцепится в шею и примется целовать, непременно сдамся, - я не пойду с тобой к эскулапам, не хочу быть отщепенцем, мне надо быть со своими. Давай, сделаем так: ты побудешь со своими, а я со своими, а в час я зайду за тобой, и пойдём домой, допразднуем семьёй, ведь Новый год – семейный праздник. Лады? – Но вижу, что не лады.
- Как хочешь, - отвечает намеренно равнодушно. – Ты тогда иди, мне переодеваться надо. – Вот, мы уже и чужие.
- Я тебя провожу, - но она молчит, изображая семейную ссору. – Да, - вспоминаю, - как дела в институте? – чуть не забыл со своим месторождением о её главном.
- Нормально, - отвечает холодно моим любимым словечком-определением. – Зачислят на четвёртый семестр, если сдам зачёты и экзамены по их курсу за третий. Поеду 2-го, чтобы всё успеть к началу занятий, и я – студентка, - и, забыв обо всём, затанцевала, завоображала. Я, конечно, под сурдинку, к ней, но… - Ладно, ладно, - останавливает, - мне некогда, смотри, уже половина.
Зима в эту новогоднюю ночь добирала годовой план – холодрыга стояла неимоверная да ещё с ветерком и позёмкой. Маша то и дело оттирала носопырку, а я прятал свой рубильник в поднятый воротник. Расстались у дверей «Скорой помощи» как хорошие знакомые. Прибежал к себе, подгоняемый морозцем. Володьки нет, наверное, вовсю помогает бабью. Парень никому ни в чём не отказывает, хоть паши на нём. Заторопился и я, чтобы и меня успели запрячь и поделились приподнятым настроением. Как раз успел к ответственной операции развешивания игрушек на верхней части ёлки. Снегурочка тоже хлопочет, обнажила прелестные клычки, спрашивает:
- Ты один? – Чего спрашивать, когда рядом никого.
- После второй, - обещаю, - нас у тебя в глазах будет двое.
Так, дружелюбно перепихиваясь незамысловатыми подковырками, дотянули, наконец, до десяти, когда вся страна, весь народ, который ещё в состоянии передвигаться, садится за празднично накрытые столы, чтобы прилично проводить старый год и подготовиться морально к встрече нового. На этот раз парадом командует Шпацерманиха, не спускающая глаз с мужа, и у неё не очень-то повольничаешь. Выпили по одной-другой, я – красненького, закусили разным цветным силосом да селёдкой, и - валите от опрятного стола на курево, трёп да танцульки, кто может. Старенькая радиола зашаталась в страстном танго, а я оказался в руках Сарнячки.
- Говорят – женишься? – допытывается старая любовь. Говорят, что кур доят, а мне перелётная досталась.