Кто ищет, тот всегда найдёт. Роман

Стало тихо и неуютно, как в гостиничном номере «люкс», который видел в кино. Нет, здесь я не останусь. Поел, попил, на вопросы ответил, отметился и катись: у них своя жизнь, у меня своя, с ихней не пересекается. Визит вежливости, господа-товарищи, завершён, можете отчаливать. Пойду в свой геологический «люкс» на двадцать коек, две голландки для согрева и деревянный сортир с вентиляционными щелями во дворе. Выспаться я везде могу, проверено, а завтра с ранья рвану в свой обжитой таёжный угол с утверждённым проектом, а это не хухры-мухры, братья- и сёстры-хирурги. Медиком я ни за что не стану - ни за кресло, ни за радиолу, ни за пустой холодильник, ни за холодную квартиру. Я спать по ночам люблю. Положил ключ на стол, вышел и защёлкнул дверь на английский замок, сделанный в Туле.

Приехал вечером, утомлённый, развинченный, мёрзлый, с негнущимися коленями, захожу в пенальчик, а Володька, разомлевший, валяется на кровати и в ус, которого нет, не дует. Печка протоплена, в кастрюльке что-то преет, и начальник на плите фыркает, злится, закипая. Лафа! Хорошо в краю родном, не то, что в ихних необжитых апартаментах, где яичницу, и ту дают из двух чахлых яиц.

- Здорово! Ты чего дома? – спрашиваю, радуясь, что он дома, и с облегчением бросая на кровать пухлый потёртый портфель заядлого командировочного, одолженный у Шпаца. – Вытурила?

- Да нет, - отвечает, сладко потягиваясь, довольный, что не вытурен. – У нас тут сегодня районный траур, она с родителями на поминках.

- Кто же это такой важный концы отдал? – спрашиваю, нисколько не интересуясь народной скорбью.

Володька сел, улыбается:

- Начальник КГБ.

Тут и я сел на ближайший стул на ослабевших ногах, чувствую, и челюсть отвисла. Не ослышался ли?

- Кто?

- Я же говорю: начальник районной госбезопасности, - повторяет Володька, подозрительно поглядывая на своего начальника, близко к сердцу принявшего смерть неведомого контрразведчика.

- С чего это он? – удивляюсь, подобрав нижнюю губу. – Вроде бы совсем ещё молодой. Что говорят-то?

- На митинге официально объявили, - рассказывает чёрный вестник, - что погиб от пули врага народа и что всем надо сплотиться и быть бдительными, а в народе ходит другой слушок: сам застрелился.

Мне без разницы: застрелился или застрелили, главное – возмездие, как он и хотел, нашло врага народа. Сердце в груди гулко набирает победно-мстительный ритм, а я сам быстро одеваюсь и в дверь.

- Ты куда? – кричит вслед Володька, а у меня уже и след простыл, ведёт прямиком в больницу.

Сразу же в дверях отделения прилавливаю молоденькую незнакомую сестричку, прошу-молю:

- Позови, будь другом, Снежину, срочно надо.

- А Снежина, - оглоушивает, - давно уволилась, - и уходит, как будто ничего экстраординарного не случилось. До чего у нас, однако, подрастает равнодушная молодёжь!

 Рву когти что есть силы к Матвеевне. Слава богу, дома! Влетаю, как оглашённый, с выпученными фарами, расхристанный, и ору с порога:

- Здрасьте! Где Марья? – Матвеевна шурует кочергой в печи и ни привета, ни ответа, словно я и не нарисовался вживую. Потом отложила кочергу, подкинула в пылающий зев поленище и буркнула, не поворачивая лица:

- Нету её… уехала к матери, - и, повысив голос и повернувшись: - Выучил девку, начальничек? Говорила я тебе? – и как заорёт: - Брюхатая она! У-у, сволочи вы все, мужики! – и опять за кочергу.

Мне её движение не понравилось, и я опрометью выскочил наружу. Иду к калитке, остываю. И чего прибежал, идиот? Что сказал бы? «Привет! Мне тебя жалко: выходи за меня замуж». А она: «До гроба буду я одна, ему я буду век верна!» Или: «Согласна. Тебе я телом отдана, ему навек душой верна!» Или ничего не сказала бы, заплакала от безысходности и отдала бы мне инициативу. И что? Как бы жили вместе и врозь напару? Т.е., втроём? Известно и прохиндею, что семья крепка тогда, когда её строят равные, на равных началах, а ещё лучше – объединённые общим делом, как Жуковы, а у нас что было бы? Кто в лес, кто по дрова! Если кто связался с другим вынужденно или по принуждению, или из жалости, то толку не будет, будет не семья, а брак, и очаг рассыплется от малейшего испытания. Враньё, что стерпится – слюбится: только стерпится. Марья любила его безотчётно и беззаветно, а меня – никак, ошибалась, и с этим ничего ладного не сочинишь. Или спешил выразить глубокие соболезнования по случаю безвременной кончины любовника-мерзавца? Венок надо было принести от скорбящих врагов народа. Когда ты, наконец, лопух безмозглый, станешь действовать по разуму, а не импульсивно, по чувствам? Всё! Считай, что и эта страница бездарной жизни перевёрнута, и лучше её не перечитывать.