- Всё. Спи дальше, - и убежал, победно размахивая бумагой.
Какой тут сон? Я теперь и под наркозом не засну.
- Не бзди, Васёк, - как всегда успокаивает Петька. – Иваныч – мастак, сделает – будь спок.
- А я и не бзжу... не бздю... – отвечаю дрожащим голосом, весь уже во власти предстоящей операции. – А когда – не сказал.
- Чтобы ты не канителился почём зря.
В таком случае он добился противоположного – именно этим я и буду заниматься, пока не привяжут к операционному столу.
- Обед-то продрых, жрать хочешь? – спросил Петька, отвлекая земным от небесного.
Даже думать о еде противно! Да и неуместно перед трагическим событием.
- А что было?
- Щи – хоть портянки полощи, каша – соплей полная чаша, компот – не лезет в рот.
Богатое меню не вдохновило.
- Попить бы чего.
- Давай, подгребай к столу, сообразим напару. Лёшка вырубился.
Сообразили килограммовую банку американской тушёнки, - она в нашей стране, похоже, никогда не кончится – банку консервированной колбасы в смальце того же производства, банку непонятно чьих персиков – большое спасибо тебе, Анфиса, - нарезали зачерствевшего хлеба, покрыли копчёным салом, заварили крепчайшего чаю и, забыв о болячках, предались единственно доступной здесь радости жизни. Тамошнего расстреливаемого ублажают последними чаркой водки и сигарой, а нам, сермякам, и сало сойдёт. Дай бог, чтобы не в последний раз! О-хо-хо! Наелись до отрыжки и осоловело свалились на рабочие места. Можно и спокойно подумать об операции. А лучше – о приятном.
Перед началом нынешнего полевого сезона, убедившись в моей фундаментальной практической и теоретической подготовленности, меня всё-таки перевели в инженеры-геофизики. И даже назначили начальником геофизического отряда на сложном отдалённом участке, выбранном вопреки траперовским требованиям. Правда, назначили устно, без бумажного приказа, наверное, чтобы не зазнался с разгону. Наши руководители – умные люди: мне – лестно, им – выгодно, не надо доплачивать, и все довольны. Так дело пойдёт, на следующий год настоящим начальником отряда стану. Если другая какая скала не подвернётся.
- Лопухов! – я вздрогнул и вернулся в неприятный реальный мир. – Всё спишь да спишь! – почему-то злилась всегда спокойная Ксюша.- Ну и нервы!
- От слабости, - оправдываюсь, возвращаясь к тягучему страху.
- Идём, Жуков ждёт.
До чего неохота! Кряхтя по-стариковски, поднимаюсь, повиснув на костылях, оглядываю, возможно последний раз, последнее пристанище, дорогих товарищей, скафандра и, едва сдерживая слёзы печали расставания, говорю надрывно:
- Если что, считайте коммунистом.
- Топай, - ободрил проснувшийся Алёшка, - мы с Петькой за тебя обязательно вмажем.
Утешенный, поплёлся на Голгофу.
Я всегда думал, что операционная – это что-то очень стерильно-ослепительно-белое с большими сияющими лампами и зеркально кафельным полом, а меня притащили в небольшую прямоугольную комнатёнку с обшарпанным деревянным полом и стенами, выкрашенными до половины в зелёный сортирный цвет. Сверху свешивался убогий жестяной рефлектор, навроде прожектора на свалке, посередине застыл жиденький трубчатый катафалк на детских колёсиках, чтобы легче было вывозить трупы, а в углу под включённым бра разместился стол с наваленным на него сверкающим пыточным инструментом. Иваныч с каким-то кучерявым парнем стояли у окна, о чём-то тихо договариваясь и весело смеясь, радовались предстоящей резне. Из открытой форточки тянуло смертным холодом.
Вошла незнакомая сестра, с ног до головы в белом, коротко предложила:
- Раздевайся.
- Совсем? – спрашиваю упавшим голосом, понимая, что они не хотят марать одежду, которая ещё пригодится другим страдальцам.
- Ты думаешь, тебя позвали за этим? – улыбаясь и искоса поглядывая на женщину, прикрытую целомудренными одеждами, спросил от окна Жуков. Но та не посчитала нужным огрызнуться на сальные завывания кобелиной стаи и молча ждала. Я кое-как дрожащими руками спустил штаны, вылез из них, оставив на полу, легко выскользнул из балахона, бросив там же, и замер в ожидании следующей команды. Должны подбрить шею, чтобы видно было, куда всаживать топор.
- Ложись.
Оглянулся на катафалк, покрытый холодной клеёнкой, и невольно съёжился и от его холода, и от форточной струи, и до того стало жалко себя всего, а не только колено, что впору выброситься в закрытое окно или покончить с собой одним ударом коротенького ножичка, приготовленного на столе.
- Могли бы предупредить, я бы одеяло захватил.
Иваныч совсем развеселился, подошёл ближе.
- Сейчас мы тебя согреем, - и зовёт парня: - Арсен, готовь заморозку.