Кто ищет, тот всегда найдёт. Роман

          Подумав недолго, Иваныч соглашается.

          - Ладно, раз настаиваешь, - и добавляет: - Будешь каждую неделю приходить на осмотр.

          - Только не к Ангелине… - скороговорю, - Владимировне.

          - Это ещё почему? – возмутился Жуков. Наверное, опять хотел спихнуть меня колпачихе.

          - А потому, - настаиваю угрюмо, - много воображает, мало знает, - не боюсь нелестной характеристики, - и меня не любит.

          Иваныч нахмурил брови, поиграл желваками, осуждая воображалу, внимательно, будто впервые, рассмотрел моё симпатичное лицо и безжалостно оглоушил:

          - Правильно и делает, что не любит. – Теперь уже я нахмурил свои жиденькие белёсые брови. – Не за что! – И ещё добавил, как припечатал: - А в том, что мало знает, не тебе, кобылятнику, разбираться. Хочешь мудрый совет?

          Я страсть как люблю советы старших, особенно, если они не мешают жить по-своему. Сами-то в молодости им никогда не следовали.

          - Можно, - не балую разнообразием ответов.

          - Никогда не обсуждай и не осуждай женщин. Ясно? Это не по-мужски.

          Чего тут неясного: во-первых, бесполезно, а во-вторых, от них и схлопотать недолго, и не ответишь… по-мужски. Молчу, соглашаясь, а наставник, глубоко вздохнув, трёт шею, на которой, наверное, испытал свой совет.

          - К твоему сведению, - продолжает нудить завёдшийся ни с того, ни с сего доктор, - Ангелина Владимировна – лучший лечащий врач на всём обозримом пространстве, добрячка и умница, каких свет не видывал, в заочной аспирантуре учится…

          «Подумаешь – в аспирантуре, я, может, сам почти закончил диссертацию и вот-вот открою месторождение на Ленинскую», - возмущаюсь, что не оправдались мои оценки умницы в колпаке. Иваныч опять потёр шею, и я почему-то перестал ему верить.

          - Если бы ей добавить немного настойчивости, жёсткости и уверенности в себе… - он опять глубоко и отчаянно вздохнул, - то из неё получился бы высококлассный хирург всесоюзного масштаба, - и, зарвавшись, тут же хитро поправился: - Только неизвестно, выиграла ли бы от этого медицина: хороших хирургов – пруд пруди, правда, женщин среди них нет, а хороших лечащих врачей, настоящих тружеников – раз-два и обчёлся. – Казалось, что он больше убеждает себя, а не меня. – Выполнить удачную операцию – четверть дела, по себе знаю, а три четверти – вылечить и поставить на ноги. – Помолчал-помолчал и завершил: - Что она и сделала мастерски, не любя тебя. Хочешь полезное житейское замечание?

          Кто же не хочет себе пользы задаром?

          - Можно, - заладил.

          - Так вот, запомни, может, пригодится когда, вспомнишь тогда старика, - я быстро прикинул, но не насчитал в нём больше 40, - любые знания – ничто, если не подкреплены характером. Уяснил?

          - Я подумаю, - отвечаю солидно.

          - Думай, - разрешил Иваныч, - и проваливай: ты мне надоел. Бумаги свои получишь у Ангелины Владимировны, к ней и на осмотр будешь приходить. Будь здоров!

          С тем я и завершил больничную эпопею.

          В родной камералке меня, пожертвовавшего половиной заработка ради общей премии, встретили с энтузиазмом и долго соображали, куда бы подальше засунуть, чтобы не мешал с торчащей в проход ногой и костылями, непременно падающими на мимо проходящих. Наконец, выбрали самый дальний и тёмный угол под портретом основателя государства, выделили самый старый, скрипящий и шатающийся от немощи стол с трудно выдвигающимися и задвигающимися ящиками и успокоились, возвращаясь к привычному ритму. А мне, чтобы замер, не встревал в ихнюю размеренную жизнь и оберегал подорванное больницей здоровье, сунули огромный рулон миллиметровки, кипу полевых журналов и доверили самое трудное и бесконечное занятие – построение графиков магнитного и естественного электрического полей. Хорошо, хоть такое досталось, а то им, густо заполнившим камералку, сплошь жёнам руководящих кадров, самим порой делать было нечего и приходилось постоянно прерываться на чаи, жор, групповые церемониальные посещения сортира и индивидуальные исчезновения в магазины, больницу, по неизвестной причине, а то и просто домой по неотложным хозяйственным делам, благо жильё располагалось рядом. Громкому и бесперебойному обсуждению текущих семейных, соседских, районных и киношных событий работа не мешала. Вот и сейчас, переволновавшись, они сгрудились вокруг специального стола с наваленными на нём обильными общими объедками, электроплиткой, закопчённым чайником, который и выбросить не жалко, грязным заварником и разнокалиберными чашками, коричневыми внутри от редкого мытья. Позвали и меня, но не настойчиво, поскольку гордец ещё в прошлую зиму высказал категорическое неприятие чая, а следовательно, и их общества. Склонившись над столом и выставив рабочие объёмистые зады, труженицы дружно зачавкали, да так, что у меня живот подвело, и захотелось немедленно жениться и занять вместе с женой своё законное место у обжорного стола, выхватывая соседские куски, которые всегда вкуснее.