- Нет, - отказался засоня на зависть мне, - больше не смогу. Надо ещё силы оставить на ночь. – Он ещё раз зевнул всласть, да так, что и мне захотелось. – Вон, - мотнул головой в сторону изголовья моей лежанки. Там, пойманный в сетку, покоился внушительный бумажный пакетище.
- Ну, спасибо! – обрадовался я. – Бабоньки обещали торт на Новый год, я тебе свой кусман отдам.
Игорь поморщился.
- Оставь себе. Лучше я тебе свой добавлю. Не люблю сладкого.
Вот ненормальный!
- Сколько я должен?
Шинкарь назвал приличную сумму, но мне было всё равно: главное – коньяк есть!
- Если не сможешь отдать сейчас, - пришёл на помощь благодетель, - отдашь с получки.
- Ну, нет! – отказался я. – За вино, карты и женщин привык платить сразу, - и отдал почти все деньги, что лежали в моём личном сейфе – в верхнем ящике тумбочки.
- Тут лишние, - пересчитал презренные банкноты Игорь.
- Это на чай, - объяснил я небрежно. Только тот, кому есть из чего отдавать, жмотится, скупердяйничает по каждому поводу, отлынивая даже от обязательных платежей, а тому, у кого вошь в кармане, не жалко и последних: не имея вдоволь, он и распорядиться дензнаками не умеет как следует, не понимая истинной их цены. Я, к сожалению, из последних, и частенько по собственной безалаберности сижу на подсосе до получки или аванса. Так будет и сейчас. Придётся переходить на диету – на хлеб с крабами и трёхрублёвой горбушей. Зато Лене не удастся меня подсчитать. В конце концов, на складе прокормимся.
- Спасибочки вашей милости, - заюродствовал обрадованный крохобор, - век буду помнить вашу щедрость.
- Да не тебе, - разочаровал я его, - а нам. – У нас с ним общие траты на чай и причиндалы к нему. – Слушай, - радую вслед за огорчением, - я у Когана был.
- Ого! Карьеру делаешь, - одобрил Игорь, криво усмехнувшись.
- Как он тебе? – интересуюсь, чтобы сопоставить личное мнение с мнением общественности.
- А никак! – почему-то завёлся дружок. – Сноб! Ни с какого боку не подъедешь! Да и не охота, честно говоря. – Он замолчал. Ясно: массам руководитель не по душе. – Сюда из Министерства свалил, здешние для него – мусор.
- А Трапер?
- Трапер – киевский. Он чётко блюдёт субординацию, тем и держится. Лёня ему мыслю подкидывает, а тот старательно воплощает гениальную идею на бумаге. Ты заметил, что Боря ни с кем ни словечка, ни полслова лишнего?
- Характер такой, замкнутый.
- Ага, себя бережёт, - Игорь сделал улыбку с серьёзными глазами. – Хочешь удержаться здесь, не лезь в бутылку, не вздумай быть умнее, чем позволено.
- Уже вздумал, - вздохнул я удручённо и рассказал о дебатах с шефом.
Игорь, добрая душа, не замедлил с мудрым советом, - ведь всё, что мы советуем другим – мудро, а что себе – всегда глупо.
- Пиши заявление, а то всё едино с дерьмом схавают.
- Какое заявление? – опешил я. Никогда никому не жаловался, даже если был прав. А прав я был всегда, даже если другие этого не признавали.
- Какое-никакое! На перевод в другую партию. Тебе ни Шпац, ни Коган не откажут. Кому ты здесь нужен такой? Во-первых, поперечный и слишком умный – лезешь вечно куда не надо; во-вторых, в поле тебя с прибором после травмы не пошлёшь – ещё обязательно навернёшься; в-третьих, тут и без тебя инженеров куча – не протолкнёшься. Так что собирай манатки.
Мне и самому в этой партии разонравилось. В дружный коллектив не влился, тесного братства с Коганом, Трапером и Зальцманович не обрёл, романтической дружбой не обзавёлся, единомышленников в спорах о поисках геологических и житейских истин не нашёл. Только и удовольствия, что брякнулся на скале. Здесь, на краешке земли тоже, оказывается, водятся умники-начальники и дураки-подчинённые и глухая вошкотня за место под солнцем, за кусок хлеба и обязательно с маслом. Люди - везде людишки, невзирая на декорации. А изматывающая изо дня в день под солнцем и дождём, а то и под снегом и по снегу тяжёлая ходьба в вечно мокрой от росы, бродов, дождя и пота разваливающейся, расхлябанной обувке и заскорузлой разодранной одёжке. И тайга, совсем не такая радужная, как в кино и книгах, а враждебная и грозная, заваленная умершими деревьями, перевитая цепкими лианами, заросшая колючим кустарником, засыпанная каменными осыпями с торчащими скалами, перерезанная холодными быстрыми ручьями, перенасыщенная гнусом и клещами, с затхлым влажным прелым воздухом, которого постоянно не хватает. А ещё беспрерывные подъёмы и спуски, и порой вторые хуже первых. Здесь не до песен у костра, лишь бы доползти до лагеря засветло, налопаться от пуза консервированной отравы, сбросить злость и дикую усталость и скорее в мешок – вставать-то с солнцем. Но хуже всего однообразная 8-часовая полудрёма в застывшей зимней камералке над отупляющей обработкой полевых материалов под усыпляющую воркотню вечно озабоченных невзгодами жизни женщин. Одиночество в коллективе… Надоело! Хочу домой к маме и папе. Уйдёт Игорь в настоящую большую жизнь, и останусь я одинёшенькой зазубренной щепкой болтаться в здешней мутной воде, отталкиваемый всеми и никому не нужный. И вправду, надо смываться.
- Думаешь, в других партиях лучше?