Кто ищет, тот всегда найдёт. Роман

          А Верка продолжала, заведясь, обляпывать меня, входя в раж от безнаказанности, от моего интеллигентского поведения:

          - Мешок с костями, да и то не все целые, - всё это она набалтывала быстро и с улыбкой, как будто подначивая, поддразнивая – давай, мол, отвечай, сцепимся как две закадычные соседки, снимем зудящую плесень с языков. Но у меня нервы стальные, я и не такое в состоянии вытерпеть. Мне бы Жукова. Объясняю ей сухо и обоснованно:

          - Ну и что? Главное не кости, а вот, - и постукал сдуру костяшками пальцев по кумполу. Она в ужасе зажала ладошками ушки и приоткрыла от страха рот. – Чё ты? – спрашиваю, с беспокойством подумав, что у неё от радости за меня завяли уши.

          - Не стучи так! – орёт, смеясь глазами. – Звон, как от колокола! – и расхохоталась, а вместе с хохотом и злость ушла. У мужиков настроение не меняется от аванса до получки, а у женщин – она и сама не знает когда: самоконтроля нет. – В кульках-то что? – спрашивает, еле сдерживая себя.

          Господи, до чего все бабы однообразны! Всего-то на уме: любовь, любопытство и маскировка. У этой с любовью ничего не выгорело, так она ударилась в любопытство.

          - Ничего особенного, - отвечаю, стараясь не разозлить. – В авоське – спиртовая настойка на специально выращенных лечебных клопах для Жукова, а это – киваю на спрятанный в бумаге веник, - букет целебных трав для Ангелины Владимировны. Очень просили раздобыть.

          Она опять верит и не верит – что с неё возьмёшь: молода и неопытна, едва, наверное, за двадцать перевалило.

          - Что за травы? – переспрашивает, сомневаясь. – Где ты их добыл зимой-то? Под снегом накопал?

          Отвечаю, как на духу, - младших дурить нельзя:

          - А я их дома выращиваю. У меня есть и такая, что если какой дам, так сразу в меня втрескается. Хочешь попробовать?

          - Ищи другую корову, - грубит, но вижу, что начинает опасаться меня, - ещё отравишь.

          - Ладно, - соглашаюсь, - отдадим пакеты и вместе схрупаем по пучку, хочешь?

          - Да пошёл ты! – не соглашается Верка, и слава богу, а то пришлось бы бежать за геранью к Анфисе Ивановне. – Знахарь на палочке! – Однако, заманчивое предложение ей, вижу, понравилось. – Карауль тут, - приказывает, - я мигом, - и пулемётной очередью простучала каблучками по коридору и по лестнице на второй этаж, где, очевидно, у медиков начался наиважнецкий предновогодний консилиум.

          Зачем врал про траву-присушницу и сам не знаю. И что за язык у меня вырос? Никаких мозговых команд не слушает. Может, в уксусе помочить? О-хо-хо! Грехи наши тяжкие! Хорошо верующим: чуть что, сбегал к попу в церковь, покаялся и продолжай всё по новой. А мне, комсомольцу, к кому бежать? К Сарнячке, что ли? Так она не только не отпустит грехов, но из ревности ещё и глотку перегрызёт ядовитыми зубами. Аж вздрогнул! Придётся остаться грешником.

          Слышу обратный нарастающий стук пулемёта, тяжёлые пушечные шаги сопровождения и недовольный голос Жукова:

          - Какого там чёрта принесло в новогоднюю ночь?

          Верка показала мне малюсенький и коротенький язычок, какому я позавидовал, и юркнула в дежурку, а следом появился тот, кого я ждал, но не в привычном для глаз халате, а в праздничном тёмно-синем костюме и с красной селёдкой в жёлтый горошек. Я сразу и не узнал. И он меня – тоже.

          - Кавалерист, что ли? – подошёл, разглядывая, поближе. – Второе копыто повредил не ко времени? – брюзжит, сердясь, что оторвали от интересного доклада. Я даже сдрейфил, как бы не завалил до утреннего разбирательства на больничную койку.

          - Я-а, - сознаюсь виновато. – Вот… принёс… - и протягиваю авоську.

          - Что это? – продолжает яриться Иваныч, подозрительно глядя на клопиную настойку.

          - Коньяк, - открываю тайну.

          - Какой коньяк? – опешил вымогатель, забывший о пари.

          Пришлось объясняться:

          - Помните, вы, выписывая меня, пообещали, что к Новому году я расстанусь с костылями, и если это случится, то с меня пара коньяку. Случилось, - я постукал для достоверности тросточкой, - я и принёс.

          - Ничего не понимаю, - помотал головой Иваныч, - ничего не помню, - а сам алчно поглядывает на авоську.

          Интересному выяснению отношений помешала крупнокалиберная дробь каблуков на лестнице. Послышался озабоченный голос Ангелины:

          - Костя, что стряслось? Кто там?

          Вот она и сама нарисовалась в коридоре. И я чуть не выронил от неожиданности кульки и палку, до того она была ослепительно прекрасна. На ней было такого же покроя платье с вырезами спереди и сзади, как на Коганше, но белое, с умопомрачительным голубым поясом, и сидело так, что не оно её красило, а она его. Талия, точно осиная, соединёнными пальцами обхватить можно, грудь – высокая и полная в меру, и плотная материя в натяжку, без складок. Ножки – стройные, точёные, в блестящем прозрачном капроне, будто его и нету, а на ногах беленькие лакировки на высоченных тонких каблуках – понять невозможно, как на таких передвигаться, не падая, я таких и не видел ни разу. Сразу стало понятно, как можно отдать жизнь за красивую женщину. В общем, вляпался я по самые уши и обалдел до потери разума. Верка выглянула и аж позеленела от зависти.