Кто ищет, тот всегда найдёт. Роман

          Как только Ангелина с роскошным букетом вступила в заволоченный дымом медсодом, сразу раздались восторженный рыкорёв окосевших мужиков и однотонное повизгивание поддатых женщин. И для тех, и для других, зачерствевших среди трупов, открытых ран, смрада гниющих человеческих тел, боли, плача и стонов, всё прекрасное давно утратило эмоциональную силу, и все их вялые дежурные восторги укладывались в краткие и безразличные: «О-о!», «Ух, ты!», «Вот это да!», «Ну, мать!» И кто-то, сам не ожидая, нашёл в себе что-то новенькое и обезличенно-пафосное: «Богиня!», «Снежная королева!» Нет, чтобы вякнуть по-простому, по-человечески: «Как вы изумительно прекрасны и как подходят эти нежные цветы к вашему ослепительному платью и к вашей божественной красоте!» А то «Богиня!», «Королева!» И даже женщины чуть-чуть затеребили ладошками, насмешливо и завистливо разглядывая сиреневый веник. И те, и эти – ещё те притворы, как и все врачи. У них как? Нет, чтобы сказать больному по-честному, что он вот-вот загнётся и лечить его бесполезно, напрасная трата народных средств, так нет, талдычат упорно, что тот вылечится, выкарабкается с того полусвета, и так до тех пор, пока доходяга не докажет обратное. А эскулапам что с гуся вода, другого облапошивают. Вся работа, а значит и вся жизнь во вранье, и это называется гуманным методом лечения. По мне, так врач должен лечить в первую очередь правдой, пусть даже суровой, чтобы болящий не надеялся шибко на дядю, а и сам боролся за себя. Кто не хочет, тот не вылечится, как бы ни старался дядя. Врач – больше, чем философ, чем священник и партсекретарь, он – сам бог. И если это так, то больной и врач совместно одолеют любую хворь. Хуже нет равнодушного лекаря. Он должен лечить примером, видом своим, поведением и, конечно, словом, а не одними таблетками, уколами и вырезаниями. Я всё это обстоятельно бы им выложил, но мне не дали.

          Не выдержав их профессионального притворства и равнодушия, высунулся из-за спины королевы и возмущённо поправил:

          - Никакая она не холодная богиня, а самая настоящая фея весны.

          Все засмеялись и молча согласились, потому что им до лампочки были и феи, и богини. А один, упитанный - не часто, видно, по ночам дежурит, - побагровевший от стыда или от водки, бесцеремонно выпялившись на меня, спросил, издеваясь:

          - А это что за долговязый гном?

          - Наш гость, - заступился Жуков. – Мой недавний пациент, - и обозвал меня как-то по латыни, думаю, что коленом. А если бы я навернулся на скале каким-нибудь другим интересным местом?

          - А-а! – ожил багрово-ражий. – Надо посмотреть, - шустро поднимается и прёт на меня бульдозером. Иваныч, не медля, обрадовавшись, что может мной похвастать, подставляет стул и предлагает:

          - Ставь лапу.

          Я поставил, а он, не спрашивая разрешения, сам задирает мне штанину. Хорошо, что я презираю кальсоны, считая их признаком надвигающейся старости, а то и со стыда можно было бы концы отдать. А так – ничего. Ноги у меня недавно мытые, не волосатые, и носки без подвязок, на ботинки мягко спустились. Жуков, больно тыкая жёстким пальцем в ногу, взахлёб объясняет окружившим живой манекен лекарям-недоучкам на ихней тарабарщине, что со мной сделал, не упоминая из скромности как перекуривал, а толстяк, не доверяя словам – я ведь говорил, что для них правда – табу, - общупывает коленку, жмёт, теребит до боли, но я терплю, улыбаюсь гаду, хотя и чешется свалить одной левой, да опасаюсь, что она сломается, и придётся снова обращаться к Иванычу.

          - И сколько прошло времени? – интересуется Фома неверующий. Жуков отвечает, как на духу, а тот подначивает: - Без трости сможет пройтись?

          - Как, Василий? – спрашивает с надеждой Жуков, и в глазах Ангелины – мольба. – Сможешь?

          - Запросто! – хорохорюсь по обыкновению, хотя и в сортир ни разу без подпорки не ходил. Оставил её, родную, у стола и пошёл, сам удивляясь своей смелости, почти не хромая, не «рупь пять - два с полтиной», а всего-то «рупь двадцать – рупь пятьдесят». Радость в душе – безмерная. Зря отдал бабам пятую бутылку: и голова бы не болела, и Жукову бы больше досталось. Хотя здешней ораве алкашей что четыре, что пять пузырей – всё едино мало. Да и потерянного не вернёшь, как стрекотала сорока, с горечью наблюдая за улепётывающей с сыром лисой.

          - Хорошо, что ты попал не ко мне, - морщась от недовольства, выпендривается ражий.

          - А я знал, к кому попадать, - врезал ему под дых, он аж мордой дёрнул и злыми глазами из-под жирных век будто пронзил.

          - Ну и нахал! – только и мог ответить.

          - Характерец у него имеется, - похвалил тот, у которого, по словам Ангелины, его не хватало. – Да что я? Почистил, подрезал, сшил – и всего-то. Что он? Не пал духом, вытерпел, старался выздороветь – и всё! Основное сделала Ангелина Викторовна, её золотые руки: вылечила, поставила на ноги, ей и дифирамбы, и слава. Весь наш брак ликвидировала.