Кто ищет, тот всегда найдёт. Роман

          Чувствую по гнетущей атмосфере, что тут собрались одни сорви-головы, вырви-язык, оттяпай-ногу и вырежь-грыжу – ничего человеческого, запросто прикончат даже без суда и следствия и спишут на неизлечимую наследственную болезнь. Поди потом доказывай, что насильно отдал богу душу. Надо защищаться и защищаться умно. Хорошо, что мне не впервой – моя умная защита отточена в многочисленных смертельных схватках с чересчур агрессивными профессорами и преподавателями. Главное – не злить, разжалобить. Мол, без зарплаты оставят, а помогать некому, сирота. И я исправлюсь, это – в последний раз. Зудеть и зудеть монотонно и не переставая, пока противнику не надоест, и он сдаётся.

          Одним словом, встаю, как всхожу на эшафот, оглядывая враждебную аудиторию с высоко поднятой непокорной головой, и гневно бросаю в кровожадную толпу пламенные слова, выжженные сердцем, давая понять, что не сломлен, умру, но не сдамся, наше дело правое, можно и отступить подобру-поздорову. Тем более что жениться совсем расхотелось.

          - Граждане судьи, - обращаюсь возвышенно и почтительно, чтобы умерить их жажду крови, - у меня и в мыслях не было претензий на узы Гименея, - вот сказанул, так завернул – почище Черчилля. Попробуй, проверь мои мысли, когда я и сам в них не уверен: вроде и хотел жениться, а вроде и не очень. – А поднялся потому, что очень хочу первым дать напутствие молодым, - которые были старше меня на все десять.

          - Ладно, - согласился толстяк, снимая обвинение, - давай, выкладывай напутствие, - и все снова зазвякали стеклом по стеклу.

          Наступила по-настоящему торжественная минута: сейчас я им сказану – век не услышат. Коротко и ясно.

          - Дорогие брачующиеся, - все захохотали, грубо сорвав торжественность момента и, обиднее всего, моей важнецкой речи. Но я не из тех, кто поддаётся на провокации, я, как и китайцы, готов к 1458-му предупреждению зарвавшимся янки, и потому подождал, пока эти проржутся, и продолжил в напряжённой тишине, прерываемой чавканьем.

          - Слабому человеку, - говорю, - у которого не хватает характера, свойственно порой совершать непростительную мстительную глупость, чтобы покрепче досадить кому-то. – Все застыли, переваривая эту гениально простую мыслю, но мозги, затянутые пеленой алкоголя, не хотели размышлять. А мне хотелось, чтобы поняли двое, и, по-моему, это удалось. – Обдумывайте тщательнее, пожалуйста, ваши важные жизненные решения и не поддавайтесь временным эмоциям.

          - Хватит! – взъярилась ни с того, ни с сего чересчур впечатлительная невеста и грохнула стаканом об стол, заставив меня вздрогнуть. – Или я уйду. – И мне, безвинному стрелочнику: - Садись, паяц, и не вякай больше.

          Я немедленно сел, а вякать мне и самому расхотелось, и вообще надоела вся ихняя пьяная компания.

          - И вправду хватит, - поддержал невесту весёлый Жуков, гася первый семейный скандал. – Что вы пристали к парню? Тем более, что он гость. Давайте, - предлагает, - дружно поздравим Ангелину Владимировну и Марата Бекбулатовича… - На тебе! Славянин! С нашей мордой, а татарин! Уж сколько раз я нарывался в институте на неприятности, потешаясь над иудейской расой, а слушавшие рыжие парни с курносыми носами вдруг оказывались евреями. Не будешь же каждый раз проверять паспорт! Да и что толку, когда там, вполне вероятно, написано: «русский». Скоро у нас вообще все станут русскими. Это всё равно, что вызубрив устав и программу, пролезть в партию ради тёплого местечка. Себе заделаться, что ли, французом? Вышлют в 24 часа в какую-нибудь геофизическую партию в захудалой Ницце, с тоски по тайге сдохнешь! Лучше лопарём – у них сплошь льготы. Лопарь Лопухов – звучит.

          -… мира и согласия, - темнил Жуков, - и выпьем за их союз. – Бабы захлопали, радуясь за свою победу, а мужики заорали «ура!», радуясь своей, и никто не знал, чья она. А я под шумок легонько отодвинул стул и – давай бог ноги! В холле шустро всунулся в своё овчинное манто, напялил всенародный заячий малахай и заспешил вниз по лестнице, пока не притормозили.

          Там не тормознули, так на выходе Верка подкараулила.

          - Ом-ман-н-щ-щ-щик! – шипит и злыми глазами сверкает, озверев от одиночества в праздничный вечер, когда рядом, наверху, веселятся, пьянствуют и едят всякую вкуснятину.

          - Да принесу я тебе заворожённой травки! – пытаюсь на обмане проскочить мимо, но не тут-то было: она хватает меня за грудки и отталкивает от выхода.

          - Не надо мне твоего сена, - и стукает кулачком по моей широкой груди с куриным килем. – Почему хотя бы веточку не отломил? Всё ей отдал.

          Вон, оказывается, отчего обида.

          - Так у ней помолвка, - вывернулся я, - потому, - и обещаю: - У нас будет – целое дерево приволоку.

          Верка сразу успокоилась, сломленная женским любопытством.

          - Ом-ман-щик! С этим, с Маратом?

          - Ага, - подтверждаю, - что за охломон? – интересуюсь в свою очередь.

          - Начальник КГБ.