Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды...

— Ах, оставьте меня в покое с вашим дурацким театром!

Голом скрылась, Куфальту стало на мгновение стыдно, и он выпил еще.

Потом он попытался снова заснуть, но ничего не вышло.

Тогда он встал и несколько часов ходил взад и вперед по комнате. Он слышал, как старуха шуршала в коридоре, как подкрадывалась к двери его комнаты, прислушивалась, он знал, что сильно напугал это доверчивое, как у ребенка, сердце, ну и что из этого?

Нет, не было ни раскаяния, ни сожаления, ни принятого решения, не было ничего. Только метание от одной стены к другой, это он мог, этому он научился. Пять шагов по камере, ладно, здесь их восемь. Здесь гардины, там решетки. Вот и вся разница. В половине одиннадцатого надо выйти из дома. Ему было велено быть в одиннадцать там-то и там-то. В половине одиннадцатого он выйдет. Разве не так же он выходил на прогулку в каталажке? Точно так же.

Да, надо выпить, чтобы появился легкий туман, делающий вещи неясными. И пить, пока в нем не взойдет сияющее красное солнце, заволакивающее все ложью, будто все кончится хорошо и он получит десять тысяч марок, и это будет в последний раз, и он купит магазинчик где-нибудь далеко в Южной Германии, где его никто не знает, где ему никто не встретится из сегодняшней его жизни. У него будет порядочная жена и дети и никогда не будет ссор…

Мечты уносят его далеко. Он начинает с конца, он разматывает весь клубок, ему уже не нужно думать о том, о чем следовало бы. Он прикидывает, как распределит свои десять тысяч, размышляет о том, как лучше всего хранить сигары, вычисляет рентабельность табачных магазинов — вот оно, самое главное.

Но в половине одиннадцатого он быстро надевает пальто, хватает свой чемоданчик со смехотворным грузом и выскакивает из дома.

Сегодня Бацке не заставил себя ждать. Куфальт рассматривает его со стороны; по-видимому, у Бацке дела идут неважно. В холод он шагает рядом с Куфальтом в светлом, слишком легком летнем пальто.

Он неразговорчив, при встрече сказал только; «Ну что, пришел? Теперь за дело».

И они пошли. Они идут очень быстро и очень долго. Улицы, тонущие в грязном талом снегу, скудно освещены и кажутся заброшенными. За всю дорогу им не попадается ни одного полицейского, ни одного случайного спешащего прохожего.

Когда они идут через поля, мимо домиков садоводов, на сердце у Куфальта становится спокойнее и легче. Но когда показываются корпуса домов, когда он начинает различать фасады, магазины, его сердце колотится сильней, ведь Бацке в любую минуту может остановиться и сказать: «Начинай!»

И тогда ему хочется, чтобы они шли так, не останавливаясь, всю ночь, или чтобы уже все было позади и они возвращались бы домой. Он часто перекладывает чемодан из одной руки в другую. Какое-то время возмущается про себя, что Бацке не предлагает помощи и не хочет понести чемодан. Но потом он снова начинает думать о других вещах. Внезапно ему приходит в голову, что Бацке был прав, поехав однажды на досуге в Фульсбюттель посмотреть тюрьму. По сравнению с сегодняшней ночью, когда приходится тащиться в холод и сырость, тогда было совсем неплохо. Погасишь свет, в камере тепло, заберешься под одеяло.

— Я все продумал, — говорит Бацке. — Эта штука, я имею в виду большое витринное стекло, должна иметь порядочное напряжение. Ты прежде всего учти, что просто так камень бросать нельзя, он может попасть прямо в выставку и сбить нам лоток с кольцами. Или же дыра получится маленькой. Кирпич надо брать за самый верх и бить сверху вниз, чтобы удар пришелся как можно ниже. Понятно?

— Да, — послушно говорит Куфальт, но ему не по себе.

— Конечно, нужно быть внимательным, чтобы не задеть стекло пальцами, иначе останутся кровь и отпечатки пальцев, и ты тут же угодишь к легавым. Возможно, обрушится и все стекло. Не знаю, у меня нет опыта в этих делах. Век живи — век учись. — Он недоволен, глухо ворчит себе под нос и наконец произносит: — Ладно, сейчас посмотрим.

Куфальту становится дурно. «Перепил», — думает он; его мутит, желудок размягчается, и его начинает выворачивать наизнанку.

Они идут дальше. Какое-то время шагают вроде бы по загородному шоссе, обсаженному с обеих сторон деревьями. Но затем снова приходят к длинным корпусам зданий с плоскими крышами. Куфальт понимает: сейчас начнется.

И точно, не пройдя и двадцати шагов, они оказываются на перекрестке улиц, где стоит магазин. Два окна выходят на одну улицу, на другую — одно. Бацке оглядывает улицы и внезапно кричит:

— Давай!

Это как насилие, нет, это настоящее насилие. Куфальт молниеносно ставит чемодан в снег, быстро открывает, выхватывает кирпич («Держать за верх, за самый верх, только бы не поранить пальцы!») и бьет.

Какую-то долю секунды кажется, что стекло вздохнуло. Потом раздается невыносимый звон, рука Куфальта как бы отделяется от тела, кирпич тяжелеет и тянет за собой руку…

Он стоит, уставившись на стекло, в котором зияет большая дыра, размером в полметра.