Я и мои товарищи сейчас знакомимся с материалами дела, а их — сорок шесть томов! Сами работники Генеральной прокуратуры нам говорят, что наверняка эти статьи на суде будут отменены. Зачем же их тогда предъявлять? Зачем обвинять меня в том, что я создал преступную группу с целью свержения государственной власти Литовской Республики? Зачем объединять дела, которые между собой не связаны? Неужели властям нужен процесс, на котором они хотят разом расправиться с политической оппозицией?
Заключенный СИЗО Лукишкской тюрьмы города Вильнюса Виктор Орлов, 26 лет, камера № 271, декабрь 1992 года».
Самое сложное во всей книге интервью — это. Потому, что его приходится брать по скайпу, старательно обходя «минные поля» в виде обязательной в нынешней Литовской Республике прослушки и остерегаясь острых вопросов. Виктор Орлов остался жить в Вильнюсе, и этим все сказано… А куда ему было бежать, если Литва — его родина не только по месту рождения, но и по крови: здесь жил еще его прадед-литовец, первый комиссар Прибалтийской железной дороги генерал-майор Вацлав — Кадзюлис.
Но удивительно даже не это: в 1991 году Орлов, будучи человеком молодым и не отягощенным коммунистическим прошлым, мог оказаться совсем по другую сторону баррикад. А оказался почему-то на этой…
— Я ощущал себя другим человеком. В плане того, что чувствовал ответственность за нашу страну. И все положил на плаху, — несколько высокопарно объяснил он. Честно сказать, ответ был непонятен: практически у каждого героя «литовской охоты» существовала «последняя капля», некая точка, которая определяла дальнейший жизненный маршрут. А у этого персонажа — не было…
— Ни хамство соседей, ни предательство, ни какие-либо другие потрясения — просто пришло понимание того, что мы должны стоять на защите нашего Отечества. В 1991 году я был гражданином СССР. И со своим бывшим, покойным уже тестем мы написали телеграмму Горбачеву о том, что хотим остановить развал Союза. Из Литвы такой текст отправить уже было невозможно, поэтому мы поехали в Белоруссию, в город Лиду, и послали по госпочте: «Кремль, Москва, Горбачеву».
— Только благодаря тому, что литовские офицеры дружили с головой, нас тогда не расстреляли на месте у дорожного знака, где мы стояли с Хетагом Дзагоевым с поднятыми руками. В наш тяжелый век, когда насилие на экране происходит каждый день, наши тогдашние мучения кажутся смешными. Но в 1991 году люди были настроены гораздо более демократически и не принимали насилия.
— Обыкновенный сержант срочной службы, которому дали дембельский аккорд: вот поможешь ребятам провести передачу и быстро поедешь домой. Он вообще никаких литовских тайн не знал, хотя бы потому, что был из Северной Осетии. У него уже был куплен билет на самолет во Владикавказ. В отношении нас были нарушены все мыслимые и немыслимые нормы. К чему только нас не пытались привязать! Вот представьте: года через два вызывают вдруг меня на допрос к начальнику тюрьмы, где сидит корреспондент радио «Свобода», и говорят: вы обвиняетесь в убийстве мядининкайской «таможни». И показывают на схемах, что это будто бы я всех там расстрелял… Потом все отыграли назад, сказали: нет, конечно, Орлов никакого отношения к этому не имеет.
Хотя были и забавные вещи: на 23 февраля, например, в камере открывалась кормушка и охраной тюрьмы выставлялась кружка водки. И я ее выпивал.
А однажды мы с сокамерниками купили за 500 талончиков приемник и слушали все, что в октябре 1993-го происходило в Москве. И думали — наконец-то! А не получилось. И мы опять остались один на один…
Нас сдали с потрохами, чтобы развить теорию вооруженного подполья, которое готовит свержение новой литовской власти. Поэтому туда был подключен и Бобылев, и мы с Хетагом Дзагоевым, и даже дела секретарей ЦК Компартии на платформе КПСС. Потому что, если бы все это рассматривалось по отдельным эпизодам, не было бы никакого общего дела. И Бурокявичюсу вроде как не за что было бы сидеть. А тут вот вам, пожалуйста, главарь, а вот исполнители с автоматами. И даже бомбист Смоткин, который бросил гранату.