Кто на свете всех темнее

— Нет, сынок, ты не виноват. — Мать заострилась, как новый карандаш. — Зачем-то ей все это понадобилось, ничего она просто так не делает, даже если кажется, что все случайно, ничего не случайно. Она все просчитывает, она вот так же когда-то просчитала, что Билецкий убьет нас всех, — и сбежала, и…

— Маша! — Бурковский смотрит на мать изумленно. — Это совсем уж…

— Просчитала! Она никогда не была ребенком, Зенек. Она все всегда просчитывала, и сейчас так же. Зачем-то ей понадобился этот скандал, и она все подстроила, как и тогда.

А, так она решила зайти с козырей? Ну так это напрасно, потому что козырной туз всегда был у меня.

— Ты убила Маринку. — Я давно хотела ей это сказать. — В тот вечер я хотела забрать ее с собой, но ты не позволила. Сказала: не трогай, она уже хочет спать. Как будто она могла бы спать, когда папаша принялся бы куролесить. Но ты не дала мне ее забрать, ты хотела ею прикрыться от папаши, и теперь ее нет. Из-за тебя нет. И если ты надеялась, что за давностью лет я об этом позабыла, то ты спятила сильнее, чем я думала.

— Ты знала, что он это сделает.

— Знала. — Я стояла напротив матери, глядя прямо ей в глаза. — И ты это тоже знала, но продолжала забирать из милиции свои заявления, пока они не перестали вообще приезжать на твои вызовы. Ты отлично знала, к чему все идет, но сама покупала ему чекушки. Только дело в том, что у тебя был выбор — остаться с ним или нет, ты была взрослая, а у меня выбора не было, ты мне его не дала, и Маринке тоже. Мы были детьми и полностью зависели от твоих решений, а ты позволяла ему превращать нашу жизнь в ад.

— А моя жизнь не была адом?! Как насчет моей жизни?

— Ты сама этот ад выбрала, но не я и не Маринка. Ты сто раз могла уйти от него, но не ушла, продолжала «сохранять отца детям», как ты говорила соседкам, а на самом деле тебе было нужно, чтобы он был только твой! Даже пьяный, дурной, обоссаный — но твой! И это в итоге стоило Маринке жизни — да и мне тоже, но жертва у нас отчего-то именно ты. Тебя никто не заставлял жить с ним, терпеть колотушки и прочее, а меня — заставляли. Ты могла что-то изменить, и Маринка осталась бы жива, а я не могла, я зависела от твоего выбора, мы обе зависели от твоих решений, а ты выбрала не нас, а его, потому что у тебя между ног чесалось. Так что даже не заикайся насчет той ночи, потому что это ты во всем виновата! Ты одна! И ты жива, а лучше бы он тебя прикончил, а Маринка осталась бы! И если ты думаешь, что я забыла, как было на самом деле, то ты просчиталась. Ты виновата в том, что погибла моя сестра!

Она с размаху хлестнула меня по лицу — ну, это всегда аргумент, когда аргументов больше нет. И она думала, что я стерплю это, да не на ту напала. Я врезала ей с разворота по скуле так, что рука онемела, и она рухнула на пол, и никто не успел ее подхватить. Потому что никому в голову не пришло, что я могу дать сдачи. Они совсем не знали меня, никто из них. Они понятия не имели, что я никому не позволяю себя бить. А еще мне давно этого хотелось — впечатать ее вечно несчастную маску хрупкой и ранимой жертвы домашнего насилия ей же в лицо.

В ее настоящее лицо, а не в то, которое она надевает для Бурковского.

Бурковские бросились к ней, а я взяла свою сумку и вышла — понимая, что поступаю глупо, что нужно забрать документы и деньги из тайника, но дело в том, что в тот момент ничто на свете не заставило бы меня остаться. Ценность денег и документов не перевесила моего желания уйти и больше никогда не видеть этот цирк уродов, в котором я была не самым скучным персонажем, к слову.

Вот потому я сейчас в этом доме, в платье покойницы Линды, а рядом потеет в смокинге странный чувак по имени Влад, и насчет него меня гложут смутные сомнения. Меня вообще гложут сомнения насчет всего, что происходит сейчас, слишком много нестыковок я вижу, но в данный момент меня интересует компания, ввалившаяся в дом, когда мне сказали, что здесь никого нет и не будет.

Самое смешное, что я не записала телефон Людмилы.

— Они пошли в комнату рядом с залом для приемов.

Я и сама слышу, что все потопали туда. Мне любопытно, кто почтил нас своим присутствием, и даже вопрос скачущего мячика меня сейчас интересует гораздо меньше. Но зато я могу пройти по скрытому ходу и посмотреть, что за люди.

А я всегда была любопытна.

— Мы что, так и будем тут сидеть?

— Нет, конечно. — Он решил, что я стану прятаться. — Мы поглядим, кто там. Но выходить на свет я бы не стала — мало ли, кто там.

У меня зазвонил телефон, и я нашарила его в сумочке рядом с револьвером.

— Ну, как дела?

Это голос Людмилы, и я рада ее звонку.

— Пока никак. — Я должна сохранять небрежный тон. — Вот только пять минут назад сюда ввалилась какая-то компания, а вы говорили, что дом пуст.

— Какая компания?!

— Не знаю. Я заперлась в спальне и как раз собиралась вам звонить.

— Ясно. — Людмила тяжело вздохнула. — Сиди и не высовывайся, я сейчас приеду.

Вот теперь я получила определенную свободу маневра. Людмила в курсе ситуации, а это значит, что до ее приезда я могу пойти и поглядеть, кто ко мне нагрянул.

— Идем.