Читаем Кто нагнал цунами? полностью

Конечно, тесное соседство с «японизированной» Кореей не могло не вызывать озабоченности и у советской власти на Дальнем Востоке, особенно в первые её годы. Пролетарский интернационализм – да, классовая солидарность – безусловно, но и фактор «национального родства» нельзя было игнорировать, прежде всего потому, что приграничная территория стала пристанищем огромного числа корейцев с японским гражданством (выше мы отмечали, что после того, как полуостров был колонизирован, жители его автоматически превратились в подданных императора островной страны). Без сомнения, прежде всего к ним относился пункт 5 совместного постановления Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) «О выселении корейского населения пограничных районов Дальневосточного края»: «Не чинить препятствий переселяемым корейцам к выезду, при желании, заграницу, допуская упрощенный порядок перехода границы».

Однако возвращаться на родину под иноземный гнёт, а то и угодить в тюрьму или даже на эшафот абсолютному большинству корейцев-иностранцев, конечно, было не с руки, тем более что значительную их часть составляли политические эмигранты – борцы за освобождение Кореи от ига Японии. Но и гражданами СССР по разным причинам они ещё не стали. По данным переписи 1923 года, только в Уссурийском крае таких было 72 258 человек, тогда как лиц с российскими паспортами насчитывалось в два с лишним раза меньше – 34 559. После принятия в 1924 году Закона о советском гражданстве положение стало выправляться, и к 1937 году, надо полагать, соотношение изменилось в пользу вторых, но всё же корейцев со статусом подданных Японии оставалось ещё огромное число. Иммигранты хотя и являлись в массе своей беженцами от самурайского ига и, следовательно, непримиримыми противниками того режима, всё же де-юре значились гражданами другого государства. Это сильно осложняло отношения Советского Союза с Японией. Ситуацию постоянно использовала противная сторона, чтобы выдвигать различного рода претензии, в том числе и территориальные. Обстановка постоянно балансировала на грани взрывоопасной.

Пожалуй, это обстоятельство во многом и стало роковым в судьбе наших предков, дало аргументы тем силам, которые радели за силовое решение проблемы. Скорее всего, на этапе обсуждения речь не могла не идти и о выселении, и о переселении. Под первую категорию подпадали корейцы японского подданства, а вот к корейцам – гражданам СССР относилось второе. Тут конкретно и следовало разбираться. Понятно, это была объёмная и кропотливая, то бишь чёрная, работа, требующая большого усердия и значительного времени. Так что чиновникам было куда предпочтительнее не развязывать, а рубить гордиев узел, стричь всех под одну гребёнку, что и происходило сплошь и рядом. Надо признать: подталкивали к тому и «партизанские» выходки корейцев, и их прежняя социальная неоднородность, чреватая не всегда однозначным отношением к новой – советской – жизни. Тем не менее огульный подход вызывал протест у населения. Например, жители города Охи Цой Хун и Огай Хен открыто высказали властям свое возмущение: «Не все корейцы шпионы, диверсанты, есть преданные советской власти люди, поэтому и в переселении нужен индивидуальный подход к людям».

Один из лидеров корейского национального движения в России Хан Мён Се вынужден был по такому поводу апеллировать к Москве. 18 января 1922 года он писал: «В народный комиссариат по делам национальностей, тов. Бройль (очевидно, Бройдо Г. И., в 1921–1923 годах заместитель наркома по делам национальностей, то есть Сталина. – В.Ц.). Дальбюро ЦК РКП(б) постановило выслать всех корейцев из Приморья. Это абсурд. Мотивы: распространение в крае японского влияния через корейцев. Мы знаем это хорошо и первыми подняли вопрос о борьбе с этим явлением, но для этого необходима организованная и целесообразная борьба, а не «выселение» всей массы корейцев из Приморья. Тут нужна не политика открещивания, какую давно заняло Дальбюро по отношению к нам, а совместная братская работа по разрешению нашего вопроса. (В частности, Хан Мён Се предлагал создать корейскую автономию, чтобы её население, организованное в национально-культурную единицу, взяло «на себя инициативу по ликвидации очагов японского шпионажа» – В.Ц.) Но вы видите, с какой лёгкостью разрешают его ура-коммунисты Дальнего Востока. Здесь необходимо авторитетное вмешательство Центра. А потому очень просил бы вас поставить вопрос о национальной политике на Дальнем Востоке… и осадить ура-коммунистов из Дальбюро… Прошу основательно переговорить с тов. Сталиным по нашему вопросу, иначе мы не сможем «мирно» разрешить его». Видимо, центральная власть вняла тем разумным доводам, и массового выселения корейцев из Приморья тогда не произошло.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное