Кто не знает братца Кролика!

Клуб поэтов будет существовать до самого Армагеддона. Обществу не избавиться от сумасшедших. Среди нашего сброда гениев, разумеется, нет вообще. Два-три человека талантливы. Остальное – мелочь. Всё как везде! Бездари считают себя если не великими, то, по крайней мере, уже стоящими в предбаннике бессмертия. Эти аквариумы носят в себе океаны тщеславия, больше всего на свете боясь его расплескать. Из новичков создается приличный фарш: любой считает своим долгом провернуть мясорубку. Не раз и не два слабосердечных отсюда чуть ли не на руках выносили. Вот почему остались толстокожие монстры и поэтессы, которым бутылку водки «в одно жало» вдуть – плевое дело. Каждый их выдох – столб сигаретного дыма.

Сегодня четверг. Председатель «почвенников» листает очередное красочное послание «граду и миру» Ларри Флинта. Когда я впервые появился на шабаше, первое, что он мне воткнул, как нож: «Ты воцерковленный?» Правда, после «Столичной» «двойной очистки» первым потребовал девочек.

– Привет Отечеству! – небрежно бросаю Пашке. – Как поживают холмы и равнины?

Стоит делу коснуться стихов, председатель прощается с юмором. Чуть ли не лопнув от значимости, одаряет меня очередным творением «братства». На обложке часовня и весь прилагающийся спектр. Художник особенно не старался. Стожок вот-вот повалится. Да и с березками дело плохо.

Пашка чиркает свой автограф. И как бы небрежно объявляет:

– Завтра выставят в «Книжной лавке».

Я подозреваю, он причисляет меня к тайным сторонникам «демократов»: считает, тут же побегу докладывать о новом прорыве конкурентов. В последнее время Пашкины графоманы поднатужились: переплюнули демократический стан по количеству сборничков. Ничего удивительного: подобные ребята плодоносят и днем и ночью.

– А ты наскрябал хоть что-нибудь? – осведомляется Пашка.

Ритуал требует прищура, выхваченной из пачки сигареты и усталой исповеди: «Знаешь, старичок, заканчиваю поэмку…» Пашка и остальные тотчас навострят уши. «Почвенники», как, впрочем, и «демократы» – ревнивы до чертиков. Однако всех нас вместе взятых заткнул за пояс некто Черпак. Он надежно заткнул и Гомера: стихотворец перекладывает в былины историю государства российского. Замысел незатейлив – двадцать сказаний, каждое размахом с «Илиаду». Но Черпаков все же не тем интересен! Он знает подноготную великих поэтов, и все они у него – подлецы.

Прежде чем поздороваться с уникумом, успокаиваю председателя:

– Что-то не чиркается в последнее время.

– Плохо! – обрадовался Пашка. – А я, старик, набросал тут пару стишков.

– Как твои дела, Нестор? – обращаюсь к нашему поэтическому великану. – Кстати, хотел бы поспорить насчет Байрона.

– Мерзавец конченый, – заявляет Черпак. – Поимел сводную сестру, был болен гонореей, открыл публичный дом в Греции. Эту скотину вышибли из Англии за распущенность. Он положил на всякую освободительную борьбу. И подох из-за банальной ссоры. А уж пьяница!

– Роберт Бернс?

– Отъявленная скотина. Пил, как свинья. В перерывах между запоями кропал свои стишки. Перетрахал в округе всех девиц.

– Рембо?

– Садист и насильник, – выдается невозмутимая информация. – Кроме того – закоренелый гомик.

– А как поживают твои вирши?

Тон меняется. Дрожание голоса неизбежно:

– Работаю над отрывком «Поле Куликово».

Ну, конечно! У них у всех либо «Поле Куликово», либо «На поле Куликовом», либо, на худой конец, «Мамаево побоище».

Знаю, чем его срезать:

– Информация к размышлению: засадный полк на том самом поле почти целиком состоял из татар!

– Ерунду не пори, – Знайка-Черпак поправляет очечки.

– Серьезно. Татары перешли на русскую службу. Половина орды тогда была против Мамая.

– И где ты набрался подобной чуши? – снисходительно осведомляется летописец.

– Начитался. Послушай, тебе не скучно?

– Что «не скучно»? – былинщик протирает очечки и вновь оседлывает ими свой скучный прыщавый нос.

– Ну, торчать в библиотеках, ночи под лампой высиживать? Вот, представь, станешь классиком. Да, станешь, станешь, – добавляю, видя, как он встрепенулся. – О тебе в учебниках настрочат пару строчек. Или удостоишься полстраницы. Если особо подсуетишься – главы. Поместят твою фотографию. Начнут изучать на уроках. И как только начнут – конец! Обязательно отыщется идиот, которому про тебя просто-напросто скучно будет слушать. Вспомни школьные годы – все плевали на классиков. Какое нам было дело, страдали они или нет. И до глубокой лампочки – что они там писали. Тебе разве есть дело, к примеру, до Гаршина? Найдутся в мире два-три человека, которым на него не плевать, да и то – искусствоведы.

– Короче, – перебивает Черпаков.

– Я насчет идиота. Обязательно ведь пририсует рожки и бороду! А то и замажет буквы. И будешь не Черпаков, а, предположим, Чпак. И это еще ничего. У нас Тургеневу гениталии приклеили с трехступенчатую ракету. Хочешь, чтоб этим закончилось? А еще лучше – вырвали бы страницу с твоей биографией и подтерлись бы ею? Сколько раз так бывало. В нашей школе учебник литературы в туалете валялся, совершенно разодранный. Все подтирались, кому не лень.