Кто не знает братца Кролика!

– Я вот что отвечу, Гужихин! Я всю свою жизнь готов прожить такой вот бесцветной жизнью – только, чтобы не быть, как Рубцов! И скажи, на черта мне его стихи, если он близких своих мучил? Он ведь и женщин мучил, и дрался с ними. Знаю, может, не виноват, так сложилось, наследственность. Но я все-таки ненавижу, когда в стихах создают великое, хвалят природу, Бога, а сами – чуть что и за нож! Я на сто процентов скажу – когда Господь начнет по-настоящему судить и увидит, сколько какой-нибудь великий поэт отнял жизни у близких и как их мучил, то на все эти его стихи и не посмотрит! Не будет Он смотреть на стишки, потому что если человек жил не по-Божьему, пусть даже самый великий, никакой талант не спасет! Для Бога есть поважнее вещи! Ему, если честно, наше творчество и не нужно. Это критикам – пожалуйста, а Богу нужно, чтоб ни единой слезинки! И какое Ему дело, что какой-нибудь там поэт, пусть даже Пушкин, при этом всякое великое писал? Плюнуть и растереть!

Витенька в ярости – я святотатец, низвергаю кумиров – и готов обновить мою физиономию. Но отец Федор плеснул по второй. Возвещает:

– За Сына!

– Ты прямо, как Черпак! – шипит Витенька.

– Вот неправда! Черпак из кожи вон готов вылезти: пить всю жизнь и мучить других – лишь бы о нем заговорили. Весь финт в том, что ему не дано. А что тебя касается – живи, как живешь: чтобы дети, жена…

и работа. На самом деле, так труднее всего. Для многих просто невыносимо. Многие черт знает что готовы натворить, лишь бы не спокойно и честно. И нечего плакаться.

– Никто и не плачется, – задыхается Витенька.

– Не трогай ты оголенные провода!

Витенька начинает внезапно каяться перед нашим заинтересованным рефери.

– Простите, батюшка, что мы… перед вами…

Пытается поймать его руку: забыл про посторонних, вот-вот бухнется на колени. Отец Федор насмотрелся на дураков: знает, как реагировать.

– Отчего же! Мне интересно.

Поднимает третью граненочку, и я прихожу в наплевательский ко всему остальному восторг:

– Точно, батюшка. Именно три раза! И больше – ни-ни. Это мудро и не противоречит Бо-жест-вен-но-му!

Животастые работяги решились: угрожающе приподнимают зады-противовесы. Отец Федор поспешно призывает:

– За Святаго Духа!

– И больше ни-ни, – клянусь разгневанным пивным джентльменам. – Сейчас посидим немного. Разговор с товарищем, конечно, поведем о другом. Иначе поссоримся, а это не по-божески! И вас, батюшка, не задержим – через минуточку разойдемся!

Однако не разошлись: наскреблась у Витеньки еще кое-какая мелочь.

Второй сюрприз: отец Федор – настоящий христианин. Объяснялся с теми нервными господами, когда мы с Гужихиным полезли к ним целоваться, поддержать их захотели, потому что полюбили все человечество (Бен Ладен – не исключение). Сантехники впали в благородную ярость, когда им выложили проект стопроцентного погашения арабо-израильского конфликта. Но пастор оказался докой: преуспел в проповеди, затем вывел двух пьянчужек на воздух и запихал в такси. Гужихина сдал на руки ошалевшим жене и детям. А потом и мной занялся.

Утро ошеломляет – я в квартире священника: шкаф, стол, лампадка греет единственную икону.

Не обследовать ли пол под кроватью?

Юная попадья застает меня именно за этим занятием. Она смешлива: прыскает в кулачок. Сама одета в блузку, в модную юбку, и глазки уже подвела.

– Как спалось?

Дом, видно, старинный – с перекрытиями здесь все в порядке, и не провалиться сквозь все этажи в подвал. Голос мой исключительно гнусен:

– Простите, сколько времени?

Жена отца Федора не против поработать часами:

– Двенадцать! Не ищите рубашку, я ее постирала и выгладила.

Страшная догадка насчет носков так же подтверждена.

– А брюки позади вас, на спинке, – сообщает девочка. И милосердно меня оставляет.

Скачу, словно лягушонок из мультфильма, пытаясь надеть штанину. Сам себе противен до невозможности.

– Денис, вы борщ любите?! – кричит попадья. – Да идите же сюда!

Здешняя кухня тоже окном на Лавру. Денек удивляет: небо вытерто до белизны, и, как им и положено, словно кирасиры на параде, сверкают кресты.

Попадья над кастрюлей от удовольствия даже зажмурилась.

– Муж скоро вернется. Просил его подождать. Отобедаем вместе.

Я чайную ложку не могу проглотить самого расчудесного супа, а она рекламирует угловой диванчик:

– В ногах правды нет!

Ходули мои, и правда, набиты стружкой и перьями. Пытаюсь привыкнуть к запаху борща, чтобы не так мутило. Ко всему прочему солнечный лазер, словно точка снайпера, добрался все-таки до угла – глаза не открыть, как режет. Попадья делает вид, что ничего не произошло. Рада Хлестакову, которого супруг подобрал на улице.

– Вы знаете, – сообщает насмешливое создание, – мой муж ведь тоже был в Афганистане.

– Почему тоже?

Взгляд попадьи сострадателен. Далее – напоминание:

– Ну, вы же вчера… ваш отец… герой-десантник.

Меня заливает пот: сердце заныло.

– А мой муж воевал в спецназе, – приходит на помощь. – Пока не ранило. Потом стал священником. Митрополит попросил его поработать с вами.

– С кем с нами?

– Ну, с поэтами.