Кто он был?

Хотя Рихи и отстранил его руку, но рядом все же пошел. То ли он принял его слова за приказание и подчинился дисциплине или что-то удержало его от того, чтобы резко оборвать разговор?

— Если не хочешь говорить, не надо, — Аннес настойчиво искал подход к Рихи. — Но о себе я все же расскажу. В начале войны мои родители эвакуировались, сейчас живут за Уралом, в Челябинской области, мать считай что обезножела, мы с сестрой отплыли из Таллина с последним караваном. Оружие в руки я взял еще в Эстонии, вступил в истребительный батальон. У нас были сражения с немцами и с эстонцами, которые скрывались в лесах и пытались сводить счеты с нашими активистами. Я не знаю, насколько ты в курсе эстонских событий, по-моему, перед войной тебя не было в Эстонии.

Рихи буркнул:

— Не было.

— Чертовски жаль, в сороковом году такие, как ты, мужики очень бы кстати пришлись. Когда мы двадцать первого июня промаршировали на Тоомпеа, власти уже не осмелились послать против нас конную полицию. Ни на Тоомпеа, ни на площадь Свободы, ни ко дворцу в Кадриорг, ни к Центральной тюрьме. Если бы немцы не ввязались в войну с англичанами и французами и если бы в Эстонии не было советских баз, то в сороковом году, сразу после двадцать первого июня, засвистели бы пули. А тут буржуям пришлось стиснуть зубы и ждать, когда война дойдет до Эстонии. Как только под Ригой начали грохотать пушки, тут же отыскали спрятанные винтовки и начали постреливать.

Рихи оборвал его:

— Читаешь мне политграмоту.

Нескрываемая язвительная ирония Рихи едва не вывела Аннеса из равновесия. Но он взял себя в руки. Не упустил из внимания, что на этот раз. Рихи все же обратился к нему на «ты».

До шоссе они молча шли рядом. И еще метров сто по широкой гравистой дороге, обрамленной высокими елями.

Вдруг Рихи остановился и резко спросил:

— Что тебе нужно от меня?

— Баню на улице Тульби достроили.

Аннес заметил, что Рихи оторопел. Он и сам не понял, с чего ему пришли на ум эти слова. Но это были самые правильные слова, которые смогли сквозь ледяную корку проникнуть в душу Рихи. Так Аннес думал потом.

— Какую чертову баню, — в голосе его уже было что-то от прежнего Рихи.

— Помнишь, как мы на строительстве бани на улице Тульби очищали старые кирпичи и кляли напропалую всех: Пятса, денежных тузов, господ социалистов, немецких, итальянских, испанских и доморощенных фашистов.

По лицу Рихи скользнула усмешка:

— Значит, баню на Тульби построили…

Голос его прозвучал теплее.

Раньше бы он грохнул: «Ах ты мушиный пес, ну и пес же ты мушиный!» Или что-нибудь подобное. Так было у него в привычке говорить, когда его поддевали ловким словцом, чем-нибудь таким, чего он не ожидал.

— Я думал, что ты уехал в Испанию.

Улыбка на лице Рихи угасла.

— Зачем я тебе понадобился?

— Мы столько не виделись, просто хотел поговорить с тобой. Услышать, как ты жил и что делал. Я действительно рад, что наконец тебя встретил.

Аннес снова почувствовал, что его слова можно истолковать по-разному. Рихи и впрямь уколол:

— Значит, капитан радуется.

— Да. В самом деле рад.

— А я бы вот нисколько не порадовался, если бы встретил тебя в штрафной роте.

— Я не это имел в виду.

— Не верти, спрашивай прямо.

— Хорошо. За что тебя сюда?

— Мог бы в штабе узнать.

— Ты говоришь со мной, будто я твой враг.

— Я не знаю, кто ты — враг или друг.

Слова эти больно задели Аннеса. К счастью, он сумел снести и это оскорбление. Сейчас он должен был просто держать себя в руках.

Рихи во многом изменился, прежний открытый парень стал замкнутым, ожесточившимся человеком, который относится ко всем с подозрением. Аннес сказал:

— Когда-то мы были друзьями.

Рихи произнес холодно:

— Да, знались.

— Я считал тебя своим другом.

— За мной ты, конечно, таскался, — полусоглашаясь, полунасмешничая, сказал Рихи.

— Кусаешься по-старому.

Аннес чувствовал, что голос его становится резким.

— О тынисмяэских кутятах я впрямь был не лучшего мнения.

Такого Аннес не ожидал, он обиделся.

— Кажется, тебе просто нравится грубить, — сказал он, едва сдерживаясь, и поддел: — Ну как там делишки у твоего Артура?

Сказано было с вызовом. Аннес, правда, особенно ничего об Артуре не знал, так, кое-что. По крайней мере слышал, что Артур не заслужил доверия и его услали из Москвы. Об этом разговор шел. Слухи шли не только о нем, куда больше толковали об Анвельте и Пэгельмане. Артур был знаком немногим, это Пэгельмана и Анвельта знали все жившие в России эстонцы. Хотя толком не ведали ни про Анвельта и Пэгельмана, ни про других, в том числе и Артура, но все говорили. Полунамеками, тишком. Но кое-кто ругал их открыто, называл предателями, продавшимися империализму врагами народа.

Тут же Аннес пожалел о сказанном. Он не смел так безжалостно бить Рихи.

В Рихи словно бы что-то надломилось.

— Думай обо мне что хочешь, но Артура оставь в покое, — сказал он глухо. — Есть у тебя махорка?