Кто остался под холмом

«Сколько ему?»… Мысленно подсчитав возраст, Кира неприятно удивилась. Семнадцать. Ей отчего-то казалось, что Федя младше: не только из-за его отставания, но и потому, что он выглядел субтильнее ровесников.

Семнадцать лет – взрослый парень.

Дети старались держаться от Феди подальше. К нему прочно привязалась кличка «Дурик». Как-то раз один мелкий наглец, знающий, что от Дурика можно не опасаться получить сдачи, подбил дружков: они привязали к нему, как к собаке, консервных банок и провели по улице с криком: «Дефективного ведут!». Вмешательство Киры не потребовалось: узнав о случившемся, родители выпороли зачинщика и месяц не выпускали из дома. Кира догадывалась, что взрослые прибегли к жестокому наказанию не столько из-за сочувствия к дурачку, сколько из трепета перед Буслаевыми.

А ведь боятся Алексея Викентьевича, подумала она. Конечно, причина – в его особом положении, в дружбе с Завражным. Но было и еще кое-что.

Если бы существовал дом для слухов, то в подвале, за тяжелой железной дверью, запертой на десять замков, жили бы пересуды бледные, беззвучные, такие, что рождаются не из шепотков, а из взглядов и умолчания.

Превращению этих слухов из привидений дома в жильцов, пусть и таящихся под полом, косвенным образом поспособствовала сама Кира. Когда занятия с Федей были закончены, она прекратила все отношения с его матерью и отцом. Интуиция подсказывала, что их двери отныне для нее закрыты. Не осталось ни одной причины лицемерить. «Будьте осторожны, – предупреждала Шишигина, – с этого мерзавца станется выгнать вас из города. Думаете, он забыл, как вы пытались поднять шум? Мне кое о чем рассказывают… Он ничем не побрезгует».

Не из страха перед этой угрозой, а, скорее, из-за старомодного воспитания Кира продолжала здороваться с Буслаевыми. Но и только.

Она недооценила, как много взглядов к ней приковано, и переоценила свою выдержку. «Вы знаете, голубушка, что болтают о вашем отношении к Алексею Викентьевичу?» – поинтересовалась однажды Шишигина. Кира пожала плечами. «Что я не испытываю к нему особой симпатии, надо думать». Директриса усмехнулась. «Передам дословно, чтобы вы не тешили себя иллюзией, будто я преувеличиваю». Она выпятила нижнюю челюсть, закатила глаза и доверительным баском произнесла: «Ненавидит она его лютой ненавистью».

Шишигина посмотрела на растерянную Киру и укоризненно покачала головой: «Молчи, скрывайся и таи, как рекомендовал небезызвестный вам статский советник».

Кира последовала совету, но было поздно.

Если просочиться за дверь с десятью замками и постоять, прикрыв глаза, можно различить едва слышное и очень, очень осторожное: «С ним что-то не так».

И дело ведь было не в том, что одухотворенное лицо директора музея от злобы искажалось до неузнаваемости. Кто красив, когда сердится? И даже не в том, что Алексея Викентьевича все чаще охватывала диковатая лихорадка: движения становились дергаными, губы раздвигались в широкую улыбку, однако взгляд был сосредоточенным и обращенным внутрь, словно Буслаев рассматривал в собственных мозгах что-то неожиданное.

Некоторых при виде Буслаева посещала неясная тревога. Она была сродни беспокойству человека с чрезвычайно развитым обонянием, который и самому себе не может объяснить, что гонит его прочь из дома. Тем временем на чердаке искрит никому не видимый провод; нагреваются балки, хоть пока и не горят. Однако пожар случится. Это лишь вопрос времени.

– Еще один день впустую!

Шишигина в сердцах скомкала листок и швырнула в мусорную корзину.

– Вера Павловна!

Кира достала лист, расправила. Случайные имена, бессодержательный треп. Опять в списке фигурировал священник: похоже, девочка взяла за правило проведывать его хотя бы раз в день. Опять Анна Козарь. Нет ни Лидии Буслаевой, ни ее мужа, – а ведь она втайне рассчитывала на то, что рано или поздно они появятся.

– Как-то так выходит, что возле нашей девки трутся одни нормальные, – выразил общие чувства Илья.

– Он и будет казаться нормальным, – рассеянно отозвалась Кира. Она по привычке сунула карандаш за ухо и перечитывала конспект Олесиных бесед. Конечно, нужно делать скидку на детскую забывчивость… Но убийца должен рано или поздно зазвать ее в укромное место, пообещав награду. Отчего же он этого не делает? Отчего не проявляет себя?

– Может, он пока только клинья подбивает, – пробормотал сторож.

– Ставлю на отца Георгия. – Шишигина неприятно хрустнула пальцами. – Они там через одного педофилы.

– Где – там?

– В Ватикане.

– Да ну вас, Вера Павловна…

Кира подошла к окну. Ночь теплая, душноватая, густая, как кисель. Город рассыпан в ней светящимися крошками.

И над его холмами, над рекой, над смятым покрывалом леса белеет лунная полынья, из глубины которой смотрит на Киру безымянное нечто.

– Что вы там разглядели, Кира Михайловна?

– Не знаю… Лицо на луне.

– И так-то этим рылам вокруг несть числа, а вы дополнительные изобретаете!